М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

счастье мое началось с этого вечера. Он был так нежен,

так откровенен, рассказывал мне о своем детстве,

118

о бабушке, о чембарской деревне, такими радужными

красками описывал будущее житье наше в деревне,

за границей, всегда вдвоем, всегда любящими и беско­

нечно счастливыми, молил ответа и решения его участи,

так, что я не выдержала, изменила той холодной роли,

которая давила меня и, в свою очередь, сказала ему, что

люблю его больше жизни, больше, чем любила мать

свою, и поклялась ему в неизменной верности.

Он решил, что прежде всего надо выпроводить

Л<опу>хина, потом понемногу уговаривать его бабушку

согласиться на нашу свадьбу; о родных моих и помину

не было, мне была опорой любовь Мишеля, и с ней

я никого не боялась, готова была открыто действовать,

даже и — против Марьи Васильевны!

В этот вечер я всю свою душу открыла Мишелю,

высказала ему свои задушевные мечты, помышления.

Он уверился, что он давно был любим, и любим свято,

глубоко; он казался вполне счастливым, но как будто

боялся ч е г о - т о , — я обиделась, предполагая, что он

сомневается во мне, и лицо мое омрачилось.

— Я уверен в т е б е , — сказал он м н е , — но у меня

так много врагов, они могут оклеветать меня, очернить,

я так не привык к счастию, что и теперь, когда я уверился

в твоей любви, я счастлив настоящим, но боюсь за бу­

дущее; да, я еще не знал, что и счастье заставляет

грустно задумываться!

— Да, и так скоро раздумывать о завтрашнем дне,

который уже может сокрушить это счастье!

— Но кто же мне поручится, что завтра кто-нибудь

не постарается словесно или письменно перетолковать

вам мои чувства и действия?

— Поверьте мне, никто и никогда не повредит

в моем мнении о вас, вообще я не руководствуюсь чужи­

ми толками.

— И потому ты, вопреки всех и всегда, будешь моей

заступницей?

— Конечно. К чему об этих предположениях так

долго говорить; кому какое дело до нас, до нашей любви?

Посмотрите кругом, никто не занимается нами, и кто

скажет, сколько радостей и горя скрывается под этими

блестящими нарядами; дай бог, чтоб все они были так

счастливы, как я!

— Как м ы , — подтвердил Л е р м о н т о в , — надо вам

привыкать, думая о своем счастии, помнить и обо мне.

Я возвратилась домой совершенно перерожденная.

119

Наконец-то я любила; мало того, я нашла идола,

перед которым не стыдно было преклоняться перед

целым светом. Я могла гордиться своей любовью, а еще

более еголюбовью; мне казалось, что я достигла цели

всей своей жизни; я бы с радостью умерла, унеся с собой

на небо, как венец бессмертия, клятву его любви и веру

мою в неизменность этой любви. О! как счастливы те,

которые умирают неразочарованными! Измена хуже

смерти; что за жизнь, когда никому не веришь и во

всем сомневаешься!

На другой день Л<опу>хин был у нас; на обычный

его вопрос, с кем я танцевала мазурку, я отвечала, не

запинаясь:

— С Лермонтовым.

— Опять! — вскричал он.

— Разве я могла ему отказать?

— Я не об этом говорю; мне бы хотелось наверное

знать, с кем вы танцевали?

— Я вам сказала.

— Но если я знаю, что это неправда.

— Так, стало быть, я лгу.

— Я этого не смею утверждать, но полагаю, что

вам весело со мной кокетничать, меня помучить, развить

мою ревность к бедному Мишелю; все это, может быть,

очень мило, но некстати, перестаньте шутить, мне,

право, тяжело; ну скажите же мне, с кем вы забывали

меня в мазурке?

— С Михаилом Юрьевичем Лермонтовым.

— Это уж ч е р е с ч у р , — вскричал Л<опу>хин, — как

вы хотите, чтобы я вам поверил, когда я до двенадцати

почти часов просидел у больного Лермонтова и оставил

его в постели крепко заснувшего!

— Ну что же? Он после вашего отъезда проснулся,

выздоровел и приехал на бал, прямо к мазурке.

— Пожалуйста, оставьте Лермонтова в покое;

я прошу вас назвать вашего кавалера; заметьте, я прошу,

я бы ведь мог требовать.

— Требовать!— вскричала я, в с п ы х н у в . — Какое

же вы имеете право? Что я вам обещала, уверяла ли вас

в чем-нибудь? Слава богу, вы ничего не можете тре­

бовать,а ваши беспрестанные вспышки, все эти сцены

до того меня истерзали, измучили, истомили, что лучше

нам теперь же положить всему конец и врозь искать

счастия.

120

Я не смела взглянуть на Л<опу>хина и поспешила

выйти из комнаты. Наедине я предалась отчаянию;

я чувствовала себя кругом виноватой перед Л<опу>хи-

ным; я сознавалась, что отталкивала верное счастие

быть любимой, богатой, знатной за неверный призрак,

за ненадежную любовь!

Притворная болезнь Лермонтова, умолчание со мной

об этой проделке черным предчувствием опутали все

мои мысли; мне стало страшно за себя, я как будто

чувствовала бездну под своими ногами, но я так его

любила, что успокоила себя его же парадоксом: «Пред­

почитать страдание и горе от любимого человека —

богатству и любви другого». «Будь что должно б ы т ь , —

сказала я с е б е , — я поступила так, как он хотел, и так

неожиданно скоро! Ему это будет приятно, а мне только

этого и надобно».

1834—1835

В первый раз, когда я увидела Мишеля после этого

разрыва и когда он мне сказал: «tu es un

ange» *, — я была вполне вознаграждена; мне казалось,

что он преувеличивает то, что называл он моим жертво­

приношением.