М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

мое обливалось кровью. Но что я была принуждена

вытерпеть брани, колкостей, унижения, когда гости

разъехались и Марья Васильевна прочла письмо, вру­

ченное ей покорным супругом! Я и теперь еще краснею

от негодования, припоминая грубые выражения ее

гнева.

Вот содержание письма, которое никогда мне не

было возвращено, но которое огненными словами запе­

чатлелось в моей памяти и в моем сердце:

«Милостивая государыня

Екатерина Александровна!

Позвольте человеку, глубоко вам сочувствующему,

уважающему вас и умеющему ценить ваше сердце

и благородство, предупредить вас, что вы стоите на

краю пропасти, что любовь ваша к нему(известная

всему Петербургу, кроме родных ваших) погубит вас.

Вы и теперь уже много потеряли во мнении света,

оттого что не умеете и даже не хотите скрывать вашей

страсти к нему.

Поверьте, оннедостоин вас. Для негонет ничего

святого, онникого не любит. Егогосподствующая

страсть: господствовать над всеми и не щадить никого

для удовлетворения своего самолюбия.

Я знал егопрежде чем вы, онбыл тогда и моложе

и неопытнее, что, однако же, не помешало ему погубить

девушку, во всем равную вам и по уму и по красоте.

Онувез ее от семейства и, натешившись ею, бросил.

Опомнитесь, придите в себя, уверьтесь, что и вас

ожидает такая же участь. На вас вчуже жаль смотреть.

О, зачем, зачем вы его так полюбили? Зачем принесли

емув жертву сердце, преданное вам и достойное вас.

Одно участие побудило меня писать к вам; авось

еще не поздно! Я ничего не имею против него,кроме

презрения, которое он вполне заслуживает. Онне

женится на вас, поверьте мне; покажите емуэто письмо,

он прикинется невинным, обиженным, забросает вас

страстными уверениями, потом объявит вам, что бабуш­

ка не дает ему согласия на брак; в заключение прочтет

вам длинную проповедь или просто признается, что он

притворялся, да еще посмеется над вами и — это

124

лучший исход, которого вы можете надеяться и кото­

рого от души желает вам

Вам неизвестный, но преданный вам друг NN».

Вообрази, какое волнение произвело это письмо на

весь семейный конгресс и как оно убило меня! Но никто

из родных и не подозревал, что дело шло о Лермонтове

и о Л<опу>хине; они судили, рядили, но, не догадываясь,

стали допрашивать меня. Тут я ожила и стала утвер­

ждать, что не понимаю, о ком шла речь в письме, что,

вероятно, его написал из мести какой-нибудь отвержен­

ный поклонник, чтоб навлечь мне неприятность 47.

Может быть, все это и сошло бы мне с рук; родным

мысль моя показалась правдоподобной, если бы сестра

моя, Лиза, не сочла нужным сказать им, что в письме

намекалось на Лермонтова, которого я люблю, и на

Л<опу>хина, за которого не пошла замуж по совету

и по воле Мишеля 48.

Я не могу вспомнить, что я выстрадала от этого

неожиданного заявления, тем более что Лиза знала

многие мои разговоры с Мишелем и сама старалась

воспламенить меня, отдавая предпочтение Мишелю над

Л<опу>хиным.

...Открыли мой стол, перешарили все в моей шкатул­

ке, перелистали все мои книги и тетради; конечно,

ничего не нашли; мои действия, мои мысли, моя любовь

были так чисты, что если я во время этого обыска

и краснела, то только от негодования, от стыда за их

поступки и их подозрения. Они поочередно допраши­

вали всех лакеев, всех девушек, не была ли я в переписке

с Лермонтовым, не целовалась ли с ним, не имела ли

я с ним тайного свидания?

Что за адское чувство страдать от напраслины,

а главное, выслушивать, как обвиняют боготворимого

человека! Удивительно, как в ту ночь я не выплакала

все сердце и осталась в своем уме.

Я была отвержена всем семейством: со мной не

говорили, на меня не смотрели (хотя и зорко караули­

ли), мне даже не позволяли обедать за общим столом,

как будто мое присутствие могло осквернить и замарать

их! А бог видел, кто из нас был чище и правее.

Моей единственной отрадой была мысль о любви

Мишеля, она поддерживала м е н я , — но как ему дать

знать все, что я терплю и как страдаю из любви к нему?

125

Я знала, что он два раза заезжал к нам, но ему

отказывали.

Дня через три после анонимного письма и моей

опалы Мишель опять приехал, его не велели принимать:

он настаивал, шумел в лакейской, говорил, что не уедет,

не повидавшись со мной, и велел доложить об этом.

Марья Васильевна, не отличавшаяся храбростью, по­

баивалась Лермонтова, не решалась выйти к нему

и упросила свою невестку А. С. Су<шко>ву принять его.

Она не соглашалась выйти к нему без меня, за что я ей

несказанно была благодарна. Марья Васильевна ухит­

рилась надеть на меня шубу, как несомненное доказа­

тельство тому, что мы едем в театр, и потому только

отказывала ему, чем она ясно доказала Мишелю, что

боится не принимать его и прибегает к пошлым обманам.

Я в слезах, но с восторгом выскочила к Мишелю; добрая

А. С. учтиво извинилась перед ним и дала нам свободу

поговорить. На все его расспросы я твердила ему бес­

связно:

— Анонимное п и с ь м о , — меня м у ч а т , — нас разлу­

ч а ю т , — мы не едем в т е а т р , — я все та же и никогда

не изменюсь.

— Как нам видеться? — спросил он.

— На балах, когда выйду из домашнего ареста.

Тут он опять обратился к А. С. и просил передать