М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

Во время ужина тосты и пожелания сопровождались

спичами и экспромтами. Один из них, сказанный

нашим незабвенным поэтом Михаилом Юрьевичем,

спустя долгое время потом, неизвестно кем записанный,

попал даже в печать. Экспромт этот имел для меня

и отчасти для наших товарищей особенное значение,

заключая в конце некоторую, понятную только нам,

игру слов. Вот он:

Русский немец белокурый

Едет в дальнюю страну,

Где косматые гяуры

Вновь затеяли войну.

Едет он, томим печалью,

На могучий пир войны;

Но иной, не бранной, сталью

Мысли юноши полны 1.

Само собою разумеется, что ужин кончился обиль­

ным излиянием чувств и вина. Предшествуемый снова

хором полковых трубачей, несомый товарищами до

кибитки, я был наконец уложен в нее, и тройка в карьер

умчала меня к Москве.

Не помню, в каком-то городе, уже днем, разбудил

меня человек, предложив напиться чайку. Очнувшись

наконец, я немало был удивлен, когда увидел, что кру­

гом меня лежали в виде гирлянды бутылки с шампан­

ским: гусарская хлеб-соль на дорогу.

* * *

Сухопутное странствование наконец кончилось при­

бытием в Тамань. В то время, то есть в 1838 году, полве­

ка тому назад, Тамань была небольшим, невзрачным

городишком, который состоял из одноэтажных домиков,

крытых тростником; несколько улиц обнесены были

плетневыми заборами и каменными оградами. Кое-где

устроены были палисадники и виднелась зелень. На

улицах тихо и никакой жизни. Мне отвели с трудом

квартиру, или, лучше сказать, мазанку, на высоком

утесистом берегу, выходящем к морю мысом. Мазанка

эта состояла из двух половин, в одной из коих я и по­

местился. Далее, отдельно, стояли плетневый, смазан-

255

ный глиной сарайчик и какие-то клетушки. Все эти

невзрачные постройки обнесены были невысокой камен­

ной оградой. Однако домик мой показался мне

приветливым: он был чисто выбелен снаружи, соломен­

ная крыша выдавалась кругом навесом, низенькие

окна выходили с одной стороны на небольшой дворик,

а с другой — прямо к морю. Под окнами сделана была

сбитая из глины завалина. Перед крылечком торчал

длинный шест со скворешницей. Внутри все было чисто,

смазанный глиняный пол посыпан полынью. Вообще

как снаружи, так и внутри было приветливо, опрятно

и прохладно. Я велел подать самовар и расположился

на завалинке. Вид на море для меня, жителя болот,

был новостью. Никогда еще не случалось мне видеть

ничего подобного: яркие лучи солнца, стоявшего над

горизонтом, скользили золотою чешуею по поверхности

моря; далее синеватые от набегающих тучек пятна

то темнели, то снова переходили в лазуревый колорит.

Керченский берег чуть отделялся розоватой полоской

и, постепенно бледнея, скрывался в лиловой дали. Белые

точки косых парусов рыбачьих лодок двигались по

всему взморью, а вдали пароходы оставляли далеко

за собой черную струю дыма. Я не мог оторваться

от этого зрелища. Хозяин мой, старый черноморец,

уселся тоже на завалинке.

— А что, х о з я и н , — спросил я, — много ли приехало

уже офицеров? И где собирается отряд?

— Нема, никого не бачив.

Расспрашивать далее было нечего; флегматическая

натура черноморца вся так и высказалась: его никогда

не интересуют чужие дела.

— Погода б у д е , — сказал он, помолчав немного.

— А почему так? — спросил я.

— А бачь, птыця разыгралась, тай жабы заспивали.

Я взглянул вниз с отвесной горы на берег. Сотни

больших морских чаек с криком летали у берега; то са­

дились на воду, качаясь на волнах, то снова подыма­

лись с пронзительным криком и опять приседали

качаться. Солнце окунулось в море. Быстро начало

смеркаться; яркие отблески исчезли; вся даль потемне­

ла, «зайчики», катившиеся до того к берегу друг за

другом, превратились в пенистые волны и, далеко забе­

гая на берег, с шумом разбивались о камни. Задул

холодный ветер с моря; рыбачьи лодки спешили к при­

стани; все стемнело вдруг. Послышались далекие

256

раскаты грома, и крупные капли дождя зашумели

в воздухе. Надо было убираться в хату. Долго не спа­

лось мне под шум бушующего моря, а крупные капли

дождя стучали в дребезжащие окна. Буря бушевала

недолго; налетевший шквал пронесся вместе с дождем,

и все снова стихло. Мне послышалось где-то очень

близко заунывное пение матери, баюкавшей свое дитя,

и эта протяжная заунывная песня усыпила наконец

и меня. <...>

...Я почти весь день проводил в Тамани на излюблен­

ной завалинке; обедал, читал, пил чай над берегом моря

в тени и прохладе. Однажды, возвращаясь домой, я из­

дали заметил какие-то сидящие под окнами моими

фигуры: одна из них была женщина с ребенком на руках,

другая фигура стояла перед ней и что-то с жаром

рассказывала. Подойдя ближе, я поражен был красотой

моей неожиданной гостьи. Это была молодая татарка

лет девятнадцати с грудным татарчонком на руках.

Черты лица ее нисколько не походили на скуластый

тип татар, но скорей принадлежали к типу чистокров­

ному европейскому. Правильный античный профиль,

большие голубые с черными ресницами глаза, роскош­

ные, длинные косы спадали по плечам из-под бархат­

ной шапочки; шелковый бешмет, стянутый поясом,

обрисовывал ее стройный стан, а маленькие ножки

в желтых мештах выглядывали из-под широких скла­

док шальвар. Вообще вся она была изящна; прекрасное