М.О.Рфий

 - Тоже мне борец невидимого фронта. Я помощь тебе, как офицер офицеру предлагаю. Понимаешь ты это или нет? Тебя жена бросила, устав от нищеты и мытарств, тебя государство кинуло как фраера. Тебе как барану приказали стоять по стойке «смирно», когда страну делили. Ты и стоишь до сих пор. «Коммерцией заниматься вам не положено. Вы служите, мы о вас позаботимся сами». Ну что, позаботились? Ты от бомжа сейчас отличаешься только тем, что на тебе камуфляж чистый и новый. Все! Больше ничем! Ты такая же голь перекатная. Только поглажен и выбрит и от тебя пока одеколоном, хоть и дешевым, несет. Но это ненадолго. В подворотнях поночуешь, и такое амбре от тебя исходить начнет, что порядочные люди за версту обходить начнут. Понимаешь? Вот и попробуешь им тогда рассказать о своих принципах долбаных, о долге, о чести. А они сначала нос заткнут, а уж потом и уши. Посмотри вокруг себя! Какой–нибудь торгаш мелкий, у которого три палатки на рынке, на «мерине» ездит. Что он больше Родине–матери дорог, чем ты со своими двумя высшими образованиями и боевым опытом? Сегодня ты на своем стареньком «жигуленке» «бомбишь» за копейки, чтобы только до получки дотянуть. И не надо тут желваками играть и глазами зыркать, расслабься, знаю о тебе все. Думаешь, это временно, а дальше все устаканится? Нет! Завтра будет хуже! Завтра ты к этому торгашу на поклон пойдешь, будешь слезно просить взять тебя охранником его палаток. И будешь рад той сотне долларов, которую он тебе отстегнет в месяц. Сотню, которую он шлюхе за одну «палку» платит, ты будешь месяц отрабатывать как раб!

 Скорняжный сел на свое руководящее кресло, зло сверкнул глазами и уже спокойным голосом добавил:

 - Ладно, иди уже. Думай. Два дня тебе. И помни, голова тебе дана не только для того, чтобы фуражку носить. Не будешь думать, сомнет тебя жизнь, как красивый фантик, и выкинет. Время сейчас такое. На тарелочке с голубой каемочкой никто тебе достаток не принесет. И не надо тут из себя святую наивность корчить!

 Было видно, что выпитый коньяк нисколько не взял Скорняжного. Он был трезвый и злой.

 

 

 

11 Петрович

 

 Слава Кпсс по–прежнему стоял в курилке. По тому, как он, раскрасневшийся оживленно о чем- то говорил, жестикулировал, было видно, что рабочее время им не потрачено даром: уже принял на грудь для разгона. Он мог, конечно, легко уйти со службы и сейчас, никто бы ему не сделал замечания. Начальству ни до чего сейчас не было дела. Известно, что в период реформ, катастроф и других стихийных бедствий каждый живет своими проблемами. Но Слава не уходил, ждал восемнадцати ноль–ноль, чтобы сорваться в штопор в Домжуре.

 - Слава, а ты Петровичу домой звонил? Что–то на него не похоже, чтобы просто так службу похерил.

 - Звонил. Никто не берет трубу. Переживает, наверное, дед, что «дембель» подкрался незаметно. Ему ведь точно ничего не светит. Выслуга предельная, квартира есть, возраст…Все против него.

 - А ты что уже по совместительству начальник отдела кадров?

 - Старик, ценю твой гуманизм, но «Боливар не вынесет двоих». И это так же очевидно, как и то, что я сегодня нажрусь. Пардон, накушаюсь.

 - Кто сегодня из наших на колесах? — Корнеев никак не мог привыкнуть к новому тону, с каким говорил теперь с ним его бывший подчиненный. Он его раздражал.

 - Иван, кажется. Только на него, сам понимаешь, где сядешь, там и слезешь. — Слава сделал глубокую затяжку, оценивающим взглядом посмотрел на окурок и швырнул его в сторону урны, нисколько не заботясь, попадет ли он в цель.

 Вокруг старой чугунной урны уже ковром лежали окурки, но никого это не беспокоило. Раньше в «старорежимное» время где–нибудь в отдаленном гарнизоне окурок, брошенный на плацу, запросто мог стать «инспекторским» фактом, и сыграть злую шутку с командиром гарнизона. «Но новые песни придумала жизнь».

 В главке чувствовалось запустение. Он чем–то стал напоминать грязный вокзал. Некогда красные ковровые дорожки, признак особого шика и значимости заведения, сейчас больше походили на прессованную пыль, потолки в разводах, трещинах и копоти, затхлый воздух, в котором явно ощущался неповторимый «аромат» прелой бумаги и мышей. Дело даже не в том, что последний раз ремонт здесь делали еще в семидесятые годы и штат уборщиц был сокращен до минимума. Сами офицеры чувствовали здесь себя временщиками, и это создавало особую атмосферу вокзального бытия.

 - Вода ушла — песок остался. Любовь ушла — опустел дом, — Корнеев произнес слова из старого кинофильма, чем сильно озадачил Славу.

 - Это ты, блин, о чем?

 - О жизни, Слава, о чем же еще.