М. В. Ломоносов и основание Московского университета

Конечно, в диссертации и в тезисах было немало ненаучного и наивного, характерного для всей атеистической литературы XVIII века. Так, например, анализируя вопрос о происхождении религии и ее роли в человеческом обществе, он, как и другие просветители, не видел социальных корней религии, не понимал, что религия является идеологическим оружием эксплуататорских классов и что простого развития науки и распространения образования далеко не достаточно для того, чтобы покончить с религией. Эти воззрения определились уровнем современной ему науки и ограниченностью материализма XVIII века, а выйти за рамки, поставленные ему эпохой, Аничков, конечно, не мог.

Анализ речей Аничкова, произнесенных им в 1770–1783 годах, показывает, что, несмотря на репрессии со стороны духовных и светских властей, он стоял на материалистических позициях и мужественно их отстаивал. М. Горбунов ошибается, изображая его речь «О свойствах познания человеческого» (30 июня 1770 года) как вынужденное раскаяние[558]. В действительности и эта речь, и речи 30 июня 1779 г. и 22 апреля 1783 года как раз являются яркими доказательствами материализма Аничкова.

Материалистически решая основной вопрос философии, он отстаивал первичность материального мира и указывал, что он существует независимо от наших чувств. Рассматривая взаимоотношение реального мира и человеческого сознания, он утверждал, что материальный мир воздействует на наши органы чувств, а с их помощью человек и познает материальный мир, являющийся единственным источником идей. Аничков указывал, что стоит оборвать или повредить те или иные нервы, как возбуждение, вызываемое вещами, не дойдет до мозга человека и он не получит никакого представления об этих вещах и никакой «идеи» вещи у человека возникнуть не сможет[559].

Для правильного понимания соотношения между материальным миром и представлениями, существующими в нашем разуме, Аничков сравнивал реально существующего попугая с картиной, на которой изображен попугай. Бытие и качества действительного попугая, утверждал он, не зависят от живописца, хотя картина, изображающая попугая, и помогает познать его качества. Это она выполняет тем успешнее, чем лучше художник изучит настоящих попугаев и осмыслит свои наблюдения[560]. Доказывая, что источником человеческого познания является внешний материальный мир и человеческие ощущения, Аничков решительно выступал против идеалистической теории врожденных идей, пропагандировавшейся картезианцами. «Чтоб врожденные о вещах идеи в нас находились, сего допустить не можно… Опыт довольно научает нас, что мы на сей земной шар вступаем, не имея еще никакого ни о чем понятия, а потом постепенно снискиваем идеи вещей телесных»[561]. Столь же решительно отвергал Аничков и идеалистическую теорию «предуставленного согласия» Лейбница и Вольфа. Он прямо заявлял, что «система предуставленного согласия… несправедлива, и последователей сей системе объяснение философическим почтено быть не может, поколику основания и начала, на коих они утверждают свои мнения, суть неизвестные, сомнительные и произвольные»[562].

Рассматривая историю развития философии, Аничков высказал правильную догадку о том, что ее развитие является борьбой двух основных философских течений — материализма и идеализма.

Материалистами, писал он, «именуются те, кои утверждают, что одно только существо находится в свете и оное вещественное есть»[563]. Называя идеалистами тех, «кои хотя и допускают, что душа человеческая есть вещественная, токмо вещественное бытие мира и тел опровергают, допуская одно идеальное бытие оных», Аничков показывал всю бесплодность попыток философов-идеалистов объяснить мир. «Плотин славный платонический философ… целые три дни разговаривал о соединении души с телом, но мало в том успел. Подобным образом славный Лейбниций хотя не три дни и не три года, но более 10 лет упражнялся… токмо толикими своими трудами точно и прямо совершенного не произвел дела»[564]. Решительно выступая против идеалистов, Аничков говорил, что, только безнадежно запутавшись в решении этого сложного вопроса, можно дойти до «отрицания вещественных тел бытия».

Рассматривая идеалистическую философскую систему Лейбница, Аничков отмечал, что, по Лейбницу, следует, «что понятия, производимые о вещах, не суть подобия оных, и мы имеем оные врожденные себе». Наша душа, отвечал Лейбницу и другим философам-идеалистам Аничков, «всегда начинает свои размышления о тех вещей, которые прежде чувствам подвергаются, и никогда далее сего не поступает»[565].

Свои возражения идеалистам, отстаивавшим приоритет идеи, он подкреплял ярким и убедительным примером. Сколько бы философы ни размышляли над «идеей Сатурна», язвительно замечал Аничков, до тех пор, пока мы не начнем изучать Сатурн с помощью телескопов, мы ничего не будем знать о нем, и «от идеи Сатурна никакой пользы нет»[566].