Мачо чужой мечты

– А! Точно! Я читал о нем книгу какого-то театроведа, сейчас расскажу, что помню. Анчаров ходил по лезвию ножа, он пригрел в своем коллективе одиозных актеров, защищал права геев, поддерживал диссидентов, дружил с людьми, попавшими в опалу. В его театр ломились, буквально ломали двери, зрители почитали за счастье постоять в проходе или посидеть на полу у сцены. Актеры гордились, получив у Анчарова роль из двух слов: «Карета подана». Поговаривали, что фанатами Анчарова были некоторые члены Политбюро, а еще рассказывали, якобы спектакли режиссера, записанные на пленку, показали на самом верху. Очевидно, те, кто спланировал акцию против режиссера, надеялись вызвать гнев всесильных людей, но один из них неожиданно сказал:

«Антисоветчина, но он талантлив, и трогать его нельзя. Наоборот, пусть ездит на Запад. Станут нас ругать, ответим: „В СССР есть свобода слова, смотрите спектакли Анчарова“».

Правда ли, что состоялся подобный разговор, не знает никто, но режиссера не посадили в лагерь, не выдворили из страны, просто отчаянно ругали в газетах, не давали званий, обходили наградами, но тем не менее работать не запрещали.

– Молодец! – похвалила любовника Юля. – Это все?

Володя почесал переносицу.

– Еще он был любим женщинами, женился в преклонных годах на какой-то молодой девице, та родила ребенка… Подробностей не назову. Эта часть книги мне была неинтересна, я ее просто пролистал. Единственное, что знаю точно, Анчаров сейчас причислен к классикам, он получил все мыслимые и немыслимые награды, его осыпали почестями, обвесили лавровыми венками, закидали орденами и медалями. Несмотря на старость, Константин Львович бодр, активно работает, причем не только ставит пьесы, но и преподает в вузе, пишет статьи, даже ходит по тусовкам.

– Это все? – вновь спросила Юля.

Коэн дернул плечом.

– Вроде да.

Чупинина плюхнулась на диван, задрала ноги на спинку и заговорила:

– Верно рассказал. Правда, сейчас Анчаров уже не имеет былой популярности. Раньше он единственный из всех позволял себе в спектакле изобразить, допустим, сцену в метро. Люди спешат по эскалатору, и один пассажир говорит другому:

«Отойдите, я тороплюсь. Те, кто стоят, должны находиться справа».

«Верно, – отзывался второй актер, – справа нет движения, вот слева, там жизнь».

В этом месте зрители начинали аплодировать и шушукаться:

«Ах, как смело! Анчаров намекает на левую оппозицию в советском обществе».

Но сейчас подобные фразы уже никого не восхищают, сменилось поколение, для молодых Константин Львович – посыпанный перхотью пень. Но все равно он классик, борец за демократию и так далее. Правильно?

– Ну? – кивнул Владимир, не понимавший пока, куда клонит Чупинина.

Юля потерла руки.

– А теперь слушай. Анчаров стукач.

Коэн вытаращил глаза:

– Не понял.

– Внештатный сотрудник КГБ, – возбужденно продолжала любовница, – работал под кодовой кличкой «Станиславский». Кагэбэшникам не откажешь в чувстве юмора. Сколько он народу сдал! Я имею убойный материал.

– Ох и ни фига себе, – простонал Владимир.

– Сохранилось все, – ликовала Юля, – доносы, расписки, заявления Анчарова с просьбой предоставить ему за заслуги квартиру, дачу, разрешить приобрести иномарку. Супер, да? Между прочим, правдолюб всем врал, что «мерс» ему подарили в качестве премии французы.

– Ага, – растерянно кивнул Коэн, – Юль, не пиши о нем.

– Почему? – прищурилась любовница. – Взорвется бомба, дерьмо попадет в вентилятор!

– Лучше не надо.

– С ума сошел?

– Понимаешь, Анчаров – символ порядочности, – забормотал Владимир, – некий термометр, которым измеряют интеллигентность. Многие пятидесятилетние люди уверены: мир менялся, рушились режимы, но Анчаров оставался самим собой. Он не дрогнул в советские времена, не встал на колени в перестройку, не удрал на Запад, не купился за кусок колбасы, выстоял в революцию. Константин Львович – человек, на которого следует равняться. Ты сейчас разрушишь идеал, а людей нельзя лишать иллюзий, пожалей читателей. Одно дело писать, как некая певичка затевает фальшивый развод с мужем, чтобы привлечь к себе внимание прессы, другое – сталкивать с пьедестала кумира. С таким же успехом можно сообщить, что стихи за Пушкина кропал камердинер. Представляешь волну народного гнева и разочарования?

– Ой, сейчас заплачу, – фыркнула Чупинина, – имей я доказательства о «неграх» Пушкина, мигом бы забацала матерьяльчик. А таких, как Анчаров, надо сбрасывать с вершин! Ишь, борец за правду! Орал о своем неприятии советской власти, давал убежище на даче диссидентам, а потом таскал магнитофонные записи бесед с ними в КГБ!

«Сама ты хороша, – чуть было не ляпнул Коэн, – разве ты имеешь право осуждать Анчарова?»

По счастью, Владимир поймал фразу на кончике языка. Юлечка не заметила странного выражения на лице любовника и азартно выкрикнула:

– Это еще не все!

– Что еще? – поразился Коэн.

– Чудовищная вещь!

– Хуже стукачества?

– Намного!

– Говори.

– Догадайся!

Владимир развел руками.

– Он болен СПИДом?

– Нет.

– Сифилисом?

– Речь не о здоровье, – захихикала Юля, – хотя и о нем тоже.

– Не понимаю.

– Сдаешься?

– Да.