Мачо чужой мечты

– Он убил отца и мачеху, – с горящим взором вещала Гиллер, – отсидел много лет, вышел на свободу и решил начать жизнь с чистого листа. Раздобыл паспорт на имя Андрея Вяльцева, женился на Соне, обманом втерся в семью, поступил ко мне в институт, выжал из связи с Умер все возможности и бросил Сонюшку.

– Ужасно! – поддакнул я. – И доказательства есть?

– Полно! – отмахнулась Руфь. – Ты же детектив, поройся в бумагах, точно найдешь и материалы суда, и сообщение об отсидке. Слушай дальше! Основное впереди. Уж не знаю, коим образом Сонечка узнала правду о бывшем муже, но она мне сказала: «Я сглупила, зря зарегистрировала Марка на Андрея, теперь разрешение на выезд нужно. Сделай одолжение, позвони Вяльцеву, попроси оформить бумагу у нотариуса».

– И как вы поступили?

– Отказала, – мрачно ответила Руфь, – не захотела вмешиваться, испытала чувство гадливости. А Соня…

– Что?

– Некрасиво, конечно, – забубнила Гиллер, – она решила шантажировать бывшего мужа. За час до смерти она позвонила мне и сердито заявила: «Андрей сволочь! Я обратилась в детективное агентство, попросила провести с ним беседу насчет разрешения!»

… – И что? – забеспокоилась Руфь.

– Вяльцев отказал. Сейчас мне перезвонил и завопил: «Еду к тебе, сиди дома, сука, чего натворила? Какой такой ребенок? У Марка моя фамилия? Я тебя убью, морду изуродую, чтобы улыбаться не смогла».

– Немедленно сообщи в милицию, – приказала Руфь, – Вяльцев опасен.

– Он трус, – заорала Соня, – пусть явится, расскажу ему о Юрии Оренбургове-Юрском, поставлю вопрос ребром: или ты подписываешь бумаги, или всему миру расскажу об истинном имени Андрея Вяльцева. «Треп» за счастье сочтет напечатать статью.

– Не вздумай шантажировать мерзавца, – еще сильней испугалась Руфь.

– Ерунда, – самонадеянно отозвалась Сонечка и отсоединилась…

– Ваш рассказ просто камень на шею Вяльцеву, – покачал я головой.

– Да, – кивнула Руфь, – я уже дала показания.

– Вас вызывали к следователю?

Гиллер кивнула:

– Да, то есть нет. Я сама пришла, узнала из газет об аресте Вяльцева. Или это был журнал? Верно! Не помню. Корреспондент Фукс писал. Я прочитала заметку и поняла: я обязана действовать. Впрочем, нет, ошибаюсь, я держала в руках газету. Ой, какая разница! Важен результат. Вы, Ванечка, тоже обязаны явиться в отделение и рассказать о визите Сони! Точно назовите дату, время, тему беседы, это крайне важно! Зло необходимо наказать.

Внезапно по моей спине пробежала дрожь, на мгновение мне стало холодно, затем кинуло в жар.

– Вам нездоровится? – заботливо поинтересовалась Руфь.

Я вздрогнул, старухе не откажешь в проницательности.

– Нет, просто замерз.

– Кофе?

– Спасибо, уже поздно.

– Тогда коньяк? – предложила Руфь, встала, распахнула буфет, вынула бутылку и крикнула: – Машка, подай фужеры, лимон и сыр! Ох уж эта прислуга, ничего не умеет делать.

– Я был знаком с одним человеком, – завел я светскую беседу, – который самым удивительным образом закусывал коньяк. Он нарезал лимон и на каждый кружечек клал щепотку свежемолотого кофе и крохотный ломтик эдама.

– «Николашка», – улыбнулась Руфь, – поговаривают, что оригинальную закуску изобрел царь Николай Первый. Уж не знаю, стоит ли верить подобным речам.

– Не водил знакомство с царствующей особой, о лимоне мне поведал режиссер Анчаров, – ловко ввернул я.

Бутылка чуть не выпала из рук Руфи.

– Кто?

– Константин Львович Анчаров, – повторил я. – Неужели не знали такого?

– Нет, – нервно ответила Руфь.

– Не может быть! Он легенда советского театра. Вы непременно должны были встречаться!

– Ах, Анчаров, – ловко изобразила пробуждение памяти Руфь.

– Да, именно он.

– Константин?

– Верно.

– Мы не общались!

– Совсем?

– Абсолютно. Даже и не разговаривали, – нервно воскликнула Гиллер.

– Вот странно.

– Совсем даже нет, невозможно всех приглашать к себе.

– Моя маменька, Николетта, – сказал я, – некогда любила пить чай с Елизаветой Раскиной, помните эту женщину?

– Кого? – одними губами поинтересовалась хозяйка.

– Елизавету Раскину, – терпеливо повторил я.

– Куды тарелку ставить? – забасила домработница, входя в гостиную.

– Не знаю никакой Лизы Раскиной! – взвизгнула Руфь и тут же налетела на прислугу: – Дура! Сто раз говорила, клади «Николашки» на овальное блюдо.

– Дык вот оно!

– Идиотка! Деревенщина! Принесла круглое от Кузнецова!

– Не, вытянутое, – в недобрый час заспорила Маша.

– Кретинка! Убирайся прочь.

– И че я не так сделала?

– Вон!!!

Я с тревогой наблюдал за Руфью. Глупая домработница способна довести интеллигентную великосветскую даму до натуральной истерики. Однако воспитанная Гиллер никогда не станет визжать на прислугу в присутствии постороннего человека. Вот потом, когда гость покинет дом, хозяйка рванет на кухню и надает посудомойке оплеух. Отчего Гиллер сейчас так вышла из себя? Овальное блюдо или круглое – особой разницы нет.

– И здесь вилка! – бесилась Руфь.

– Тык сами завсегда велите ее к лимону ложить!

– Класть!

– Чаво?

– Не ложить, а класть!

– Так я и поклала, как велено!

– Дебилка, – завизжала Руфь, – к «Николашкам» положена ложка.