Мадам Любовь

Он уронил хлеб и, вдруг сжавшись в комок, сел на пол, закрывая лицо руками.

Он слышал, как скрипнула кровать, потом мягко шагнули к нему босые ноги...

Надежда опустилась рядом на колени, прижала его голову к своей теплой, пахнущей чем-то родным груди.

- Ну что ты задумал, соколик мой? - дрогнувшим шепотом спросила Надежда. - Чем же мы тебя обидели?

Давясь слезами, Алесь прошептал:

- Никто не обидел... - И, расплакавшись, обхватил руками шею Надежды. Я мамку снил... Она в больнице лежит...

Надежда сняла с него шапку, погладила по голове.

- Не верь ты снам этим... Придет твоя мамка, и батька, даст бог, вернется... И тетя Катя, и дядька Игнат... Все будут дома. Где ты один их искать станешь? Ты ж еще маленький...

- Ён казал, што до самого Минска дойдет... - громко и ясно прозвучал голос Ленки. - Кажет: всех фрицев побью, а мамку знайду...

- Тише ты! - Надежда даже вздрогнула от неожиданности. - Затрещала сорока... Женечку разбудишь... Спи! А ты, миленький, раздевайся, пойдем ко мне на кровать. Я тебе сказочку расскажу...

- И я хоцу скацку... - плаксиво пропищал Чижик. - Про кота...

- А боже ты мой, - рассмеялась Надежда, - и гэтый як живой... Ну што с вами робить? Идите все ко мне!

- Про Кота Котовича, про Петра Петровича! - запрыгала на полатях Сорока-белобока. Выскочил и Чижик, пытаясь переползти с полатей на кровать.

Хата враз наполнилась шумом, смехом. Алесь, не сопротивляясь, дал раздеть себя и, вытирая кулаком слезы, то хмурился, то коротко улыбался, глядя, как Чижик и Ленка возятся на маминой кровати, стараясь захватить местечко поуютней.

Как ни тяжелы, как ни темны и суровы были дороги первых лет войны, и на них встречалась людям радость.

Словно вспыхнувший свет утраченного счастья, вдруг озарял иного бойца.

На коротком привале подбегал он, закопченный, обрызганный слякотью, и не голосом, одним взглядом сияющих глаз просил:

- Разрешите отлучиться... Жена и сынок у меня тут вот, рядом... Думал, уж не увижу, а они тут, живы...

Иосиф смотрел в лицо счастливца, и близкая, но все же чужая радость поднимала свое, неизжитое.

- Товарищ политрук, разрешите... Командира в штаб вызвали, так я к вам, Ёсиф Моисеич... Я догоню...

- Нашел, значит?

- Нашел! Верны были ваши слова, здесь они. Теперь не страшно, теперь со своими... Мне бы на часок только. Я догоню...

- Догоняй, солдат. Догоняй... Возьми вот хлеб, консервы...

- Да мне дружки уже напихали полный мешок. Век не забуду.

Разметав полы шинели, солдат прыгал через лужи, как на крыльях летел. Иосиф медленно шел вслед, сам не зная зачем. Что-то тянуло туда, где нашел человек жену, сына...

На пути чернели воронки искалеченной земли. В них стекали мутные струи вешней воды. Женщина в черном ватнике черпала из воронки воду ржавым ведром и заливала еще тлеющие бревна разбитой избы. Прислонившись к торчащей печной трубе, на голой лежанке сидела девочка, закутанная в толстый платок, и, зажмурившись от наслаждения, грызла большой грязный кусок сахара, видно, долго пролежавший в солдатском кармане.

За ручьем, возле уцелевших домов поселка, толпились военные. Шумно встречали возвращавшихся жителей.

Вереница старух и стариков, с огромными тюками на согнутых спинах, тянулась от редкого леса из-за "высоты 21".

Вразброд, по липкой пахоте, подростки натужно тащили детские санки или коляски, груженные домашним скарбом. К ним подбегали бойцы. Искали своих...

Иосиф остановился, про себя повторив сказанные солдатом слова: "Думал, уже не увижу, а они тут... Жена и сынок..."

Круто повернувшись, быстро зашагал к своей колонне.

- Увижу! Не может быть, чтоб не увидел...

Колонна двигалась на запад.

III

Люба:

- Не могли мы увидаться. Никак не могли.

Так получилось, что двигались мы в одном направлении. Не навстречу друг другу, а в одну сторону, разделенные незатихавшей войной... И потом он искал свою Варю, Варвару Романовну, а я была - Люба Семенова...

Я все рассказала. Длинный получился рассказ. Помнишь, как мудрецы хотели описать жизнь человека день за днем? От рождения до смерти. Караван верблюдов привез эти книги. "Не хватит моей жизни, - сказал повелитель, чтобы узнать жизнь, вами описанную".

Тогда мудрейший из мудрых сократил описание до нескольких слов:

"Родился... Жил... Страдал... Умер..."

- Нет, Варвара Романовна, слишком коротко. И нет в этой притче правды, потому что нет в ней борьбы. Нет любви и радости второго рождения, того, чем ты жила...

- Да, второе рождение... Честное слово, иногда сама задумываюсь, кто из нас выжил, Варя или Люба?

- Ну, то было только условное имя, а жизнь на тебя на живую обрушила и пытки гестапо, и тяжесть фашистских лагерей.

- Боже мой, какая тут разница? Была она или я... Ни для кого не было жалости. Не будем об этом рассказывать. Во мне всегда поднимается какой-то внутренний защитный барьер, когда спрашивают о жизни в фашистских лагерях. Только нервы расстраивать. Об этом так много написано... Караван верблюдов не увезет. Что скажу нового? Ну, жили, день за днем теряя надежду и силы, по ночам ожидая конца. Пока не успело погаснуть сознание, защищали друг друга.