Мадам «Нет»

Лакотт приехал в Москву, чтобы с ансамблем Московского классического балета под руководством Натальи Касаткиной и Владимира Василёва ставить балет «Натали, или Швейцарская молочница». Правильнее будет сказать – он реставрировал старинный комедийный спектакль начала XIX века, в котором блистали звезды романтизма Мария Тальони и Фанни Эльслер. Лакотт три с половиной года напряженно работал в архивах, после чего восстановил сюжет и мизансцены по записям и рисункам, частично воспроизвел движения, частично поставил их заново, стараясь сохранить единый хореографический стиль. В «Классическом балете» готовились два состава, начали репетировать. Одна балерина, Аня Сердюк, Лакотту очень нравилась, он на нее ставил партию главной героини. И вдруг Сердюк за две недели до премьеры заявила, что уходит в декрет! Вторая исполнительница партии Натали, по мнению постановщика, для премьеры была недостаточно хороша. И оказалось, что танцевать некому. Начались поиски: Касаткина с Василёвым предлагали Лакотту одну балерину за другой – ему никто не нравился. Предлагали, предлагали, перечисляли – и «доперечислялись» до меня. Тут Лакотт воскликнул: «О! Да! Я согласен!» В свое время Пьер Лакотт приходил на мои гастрольные спектакли в Париже – этим наше знакомство тогда и ограничилось. А теперь Володя Василёв звонит мне ночью – я, между прочим, как раз собиралась ложиться в очередную больницу с очередными желудочными проблемами. Уже приготовила вещи, сложила в сумку, и тут раздается его звонок: «Катя, спасай!» Объясняю, что не могу – за мной с утра из больницы приедут. Он, по-моему, уже сам не понимает, что говорит: «Ты сначала станцуй премьеру, а потом ложись в больницу!» Я пыталась сопротивляться, отказываться, но и Наташа, и Володя просто умоляли: «У нас премьера горит! Выручай! Мы кого только не предлагали, но Лакотт только на тебя согласился!»…Вытащила я из сумки вещи больничные, положила туда театральные и утром отправилась в «Классический балет». Маме сказала: «Когда приедут из больницы – скажи, что я ушла репетировать».

Работать над спектаклем оказалось безумно интересно! Я с большим удовольствием танцевала Натали. Старинные быстрые па, которые совершенно отсутствовали в наших современных постановках, этакие балетные «кружева» – необычная техника привлекала своей новизной. Иногда «скрутить» тридцать два фуэте казалось проще, чем чисто выполнить такие мелкие, «бисерные» движения! Спектакль отличало многое, с чем раньше мне не приходилось встречаться: особое изящество рисунка сольных и массовых сцен, обстоятельная наивная пантомима, разнообразнейшая бутафория – грабли, корзинки, лопаты, бантики, ленточки, гирлянды, цветочки… Лакотт уделял пристальное внимание точности работы с бутафорией и внятности «произнесения» пантомимы, он говорил: «Мы должны видеть реакцию! Освальд обратился к Натали – как она реагирует? А девочки вокруг – как они отзываются на все происходящее?» Огромное значение придавал реверансам, специально ставил каждому участнику спектакля его поклоны. Придирчиво относился к любому нюансу и в технике танца, и в актерской игре, и в костюмах. Уйму времени потратили мы на гирлянду, которая постоянно скручивалась и завязывалась в узел. Но больше всего меня «достала» громоздкая деревянная тачка. От меня требовалось непринужденно катить ее, изящно пританцовывая, что мило и легко получалось у самого Лакотта, довольно крепкого мужчины. Но когда за тачку взялась я – этот кошмар на колесах стало заносить из стороны в сторону: тачка вела себя просто как живое существо, наезжала и чуть ли не гонялась за мной, я от нее шарахалась, а все вокруг страшно веселились…

Надо признать, что на репетициях мы с Пьером немало спорили и даже ссорились – Лакотт бывал нервным до истеричности. Он часто прерывал репетицию, вносил бесконечные изменения, сегодня говорил одно, завтра – другое, послезавтра – совершенно противоположное, «цеплялся» к каждой мелочи. (Когда, значительно позднее, артисты в Большом театре выражали недовольство одним слишком придирчивым балетмейстером, я все приговаривала: «Да разве это придирки?! Подождите, вот придет Лакотт – он вам покажет!» Так и случилось: когда Лакотт ставил в Большом «Дочь фараона», они с ним намучились.) Именно тогда я и позвала на помощь Асафа Мессерера (о чем рассказывала раньше.) С ним работа сразу пошла гораздо живее и толковее.

А ведь еще пришлось объяснять Лакотту, что такое в нашей стране «дефицит». Он никак не мог понять, что костюмы не сделаны вовремя не из-за каких-то саботажников, а просто потому, что у нас невозможно достать некоторые материалы.