Мадам танцует босая

За день Эйсбар пересмотрел множество фотографий, но того единственно точного лица так и не нашел. Принесли новую стопку снимков. Эйсбар сел с ней на край павильонного просцениума, включил лампу. Почти все уже разошлись. В павильоне было темно. Где-то в глубине шуршал Гесс. То включал очередной юпитер, ставил перед ним экран с фильтром, уменьшал силу света, менял наклон, то выключал, и павильон погрузился во тьму, кружок света оставался только вокруг Эйсбара, да между стойками сцены бродил луч фонарика. Эйсбар подумал, что не знает, вечер сейчас или утро — время суток как-то легко смешалось, и это ему нравилось. Нравилось то, что мироустройство, Богом созданное, сдалось ему без сопротивления: ночь, день, дни недели, верх, низ — все утратило обязательность. Обязательны лишь его идеи и их с Гессом решения. Вдруг раздался звук швейной машинки. Эйсбар оглянулся. Гесс, наверное, шил какое-то новое приспособление. Не человек, а скобяная лавка, инженерная лаборатория, портняжный магазинчик в одном лице. Блеснул квадратик света. Кто-то открыл и быстро закрыл входную дверь.

Гесс остановил иглу, поднял голову и увидел в дверях растерянное лицо Ленни. Вскочил, протянул ей руку.

— Проходите, пожалуйста. Осторожно, сейчас я включу свет, — Гесс почему-то говорил шепотом. То ли оттого, что в павильоне было темно, то ли от неожиданности.

— Мне сказали, все еще тут, — зашептала она в ответ. — Нет-нет, не включайте свет. Я на минутку. Была тут рядом. Тут гастроли Жориньки, Жоржа Александриди с рассказами о последних съемках. Вы, вероятно, слышали — «Измотанных судеб венчальное кольцо»? Он попросил меня сделать серию портретов. Он и зрители. И вот… — она замолчала, не зная, как подступиться к единственному волнующему ее вопросу. Гесс стеснялся еще больше. От неловкости он уронил фонарик, который покатился к ногам Ленни и, замерев, высветил ее фигурку-свечечку.

— Секунду, секунду, — суетился Гесс. Что-то упало. Наконец зажглись две лампы. Ленни испуганно улыбалась. Гесс протягивал ей руку. Она в ответ протянула свою и случайно задела одну из конструкций, которая грозила обвалиться.

— Прыгайте скорее сюда, — зашептал Гесс. Она прыгнула к нему в руки. Рухнули две балки. — Все в порядке, им пора было упасть! — крикнул Гесс Эйсбару, привставшему с кресла. — У нас гости…

Ленни церемонно помахала Эйсбару рукой. Он махнул ей в ответ папкой с бумагами и снова уселся на место, разведя руками — мол, не пробраться через весь этот хлам. Возникла пауза. Ленни хотела было ринуться через нагромождение гипсовых фигур, ящиков, всей этой студийной утвари к «нему», но… Как себе позволить — он тут хозяин, он работает, она появилась мешать ему. Надо как-то попрощаться и скрыться как можно быстрей.

— Давайте я вам покажу наши новые софиты, прислали из Германии, — засуетился Гесс. — Вы с каким оборудованием сейчас работаете? Я видел ваши удивительные снимки на футуристической выставке.

— Спасибо большое, Андрей Николаевич, я очень рада, но у меня сейчас… — лепетала Ленни. — У меня сейчас как раз фотосъемка. Наверное, я уже опаздываю. Это неподалеку, но все-таки ехать, — и она быстро-быстро стала пробираться обратно к выходу. — Да не нужно мне освещать дорогу, проберусь, не маленькая, — шептала он себе под нос. — Не маленькая я… — квадратик света опять появился — дверь открылась — и исчез — дверь закрылась.

Что изменилось в момент «его» отъезда в Петербург, Ленни точно сформулировать не могла. Последний вечер был таким обмирающе страшным в его мастерской. И совсем мучительным в финале, когда выяснилось, что она остается в Москве. При этом ей казалось, что теперь она полюбила его по-настоящему, в несколько раз сильнее, чем раньше. Раньше было детское, теперь — взрослое. Но кого — «его»? В тот вечер, вовлекая его в боль и страсть, теряя сознание, другим своим зрением она увидела другого человека. Впрочем, он действительно изменился за последние несколько месяцев. Раньше был ироничным, жантильным, а стал… стал совсем другим.

Гесс тем временем повернул лампу в сторону Эйсбара и направил свет прямо ему в лицо. Тот прикрыл глаза рукой и нахмурился. Гесс, не говоря ни слова, перевел луч от лица к полу и высветил в темноте дорожку к выходу из павильона. Два раза помигал.

— Ну ладно, твоя правда, не очень прилично получилось, — отозвался Эйсбар. — Просто не хотел отвлекаться. Уже иду. Выпьем чаю?

— Я слышал, она надеялась работать у нас на картине, посылала свои работы на конкурс ассистентов, — отозвался Гесс. — У нее фантастический глаз…

— Слишком фантастический для ассистента, — отрезал Эйсбар.