Madame. История одинокой мадам

— Нет! — Она в отчаянии. — Прости, Женечка, не получилось на этот раз. Но я… поверь, я сделаю все, что в моих силах. Это все Алка, и…

— Понимаю.

— Дай мне только еще один шанс. Я уговорю ее, — жарко твердит Кларисса, словно речь идет не о Мадам, а о нас с нею…

(Она делает это не для Мадам — для меня!)

— Да, Кларисса, если только…

— Что?

(Она даже дышать перестала…)

— Боюсь, ты можешь не согласиться.

— Я согласна на все, даже не спрашивая о чем речь, — говорит она, и торжественность этой клятвы меня несколько пугает.

— А если речь идет о твоей репутации?

Кларисса нервно смеется:

— Она в твоем полном распоряжении

2

Мы мчимся в клуб, и я искоса с благодарностью посматриваю на Алку. Умопомрачительная девушка! Алка начала свою карьеру лет в семнадцать, удрав из дома и бросив педагогический колледж, куда ее принудили поступить родители. Люди они были добросердечные и учли все на свете, кроме одного — Алкиного темперамента. «Сами такую народили, я не просилась», — оправдывалась она.

Пока ее сокурсницы, девочки со строгими взглядами, изучали психологию детского возраста, Алка активно изучала теорию и практику пикантных взаимоотношений между полами. Диплом педагога она не получила, но вот что касается второй науки, — нет таких дипломов, которые могли бы по достоинству отразить Алкины успехи и оценить мастерство.

Первый ее любовник, как я уже говорила, был фотографом. Именно ради него она сбежала из дома, прихватив с собой третью часть папочкиной зарплаты, обоснованно рассудив, что именно треть родители так и так потратили бы на нее. Фотограф был молод, пылок, и несколько дней напролет они не выходили из его квартиры, предаваясь любви, а в свободное время рассматривали его фотографии. (С тех пор Алкино восприятие жизни дробится на кадрики.)

Алка прямо на глазах из неопытной девочки превращалась в неугомонную любовницу, у которой напрочь отсутствуют чувства усталости и пресыщенности. В конце концов, фотограф утомился от избыточных нагрузок, а Алка только-только вошла во вкус тех незатейливых упражнений, уроки которых он ей преподал. Его интерес к ней таял, ее разгорался все ярче. Извечная песня. Через месяц он сбежал, а на следующий день оказалось, что квартира не его и что он не оплатил свое проживание за последний месяц. Владелица квартиры, вломившаяся ни свет ни заря после его побега, грозилась сдать Алку «куда следует», поэтому бедняжка была вынуждена оставить на столе папину зарплату и пойти куда глаза глядят.

Дойти ей посчастливилось лишь до первого фонаря, где ее, задыхаясь от бега трусцой, нагнал пожилой дядечка и пригласил в ресторан. Этот день кончился бы для нее весьма печально, если бы не стал началом ее карьеры. Дядечка напоил и накормил девушку в гостиничном ресторане, повел к себе в номер и предложил за некоторую сумму предаться с ним любви. Алка пожала плечами и сказала: «Почему бы нет?» Первые полчаса он держался молодцом и Алка даже подумывала о том, не остаться ли у него пожить, как вдруг дядечка страшно захрипел, пискнул что-то неразборчивое и дал дуба.

Алка заорала, но на ее крик явилась не горничная или дежурная по этажу, а плотный мужчина с усами и задумчивым взглядом. Первым делом он заткнул Алке рот, словно выключил кнопку сигнализации. Потом обошел вокруг мертвого старика и приказал Алке одеться. Взял ее за руку и вывел из гостиницы черным ходом.

Мужчина оказался большим боссом некоей организации, связанной то ли с мафией, то ли с государственными службами, — Алка не стремилась разобраться. «Ты, девочка, почище любого пистолета будешь!» С тех пор ее и использовали как киллера там, где представлялась такая возможность, или там, где не представлялось другой. За месяц Алка делала здорового молодого мужика астеником-невротиком, за неделю сводила мужчин среднего возраста с кардиологическими проблемами в могилу, за два дня, под напором ее невесомого почти тела, выходили из строя гипертоники. Это она рассказала мне как-то в порыве откровенности. И я понимаю почему. Мадам никого никогда не осуждает. Мадам принимает людей такими, какие они есть. А так хочется хоть кому-то рассказать о себе все-все-все…

Мадам и сама бы рассказала. Но — некому. Мадам страшно одинока.

В клубе нас встретили радостными криками. Микки и Ники сегодня выходные, поэтому с полудня, сразу же после открытия, заняли наш любимый карточный столик. (В клубе почти никого нет, только тип в черной широкополой шляпе за соседнем столиком. В последнее время он часто здесь крутится… И что самое смешное, мне еще ни разу не посчастливилось увидеть его лица.) Официант уже тащит мартини, как я люблю — много тоника и льда, я целую Микки и подставляю щеку Ники. Душа встает на место, но что-то ей все-таки мешает.

— Вы слышали про Соболеву? — спрашиваю я, усаживаясь.

— О! У Мадам навязчивая идея! — стонет Алка. — Чик, кадрик: Мадам впервые заглянула в газеты…

— Мы слышали, Мадам, — виновато говорит Микки, — но не хотели тебя расстраивать.