Мадемуазель скульптор

— Симпатичный малый, — бросил Фальконе, — улыбается весело и открыто. Правда, загляделся на нашу крошку Колло, — ну, так что ж такого? Девушка она видная, грех не впечатлиться, а эллины — бабники известные.

Я только посмеялась.

Отдохнули в Риге два дня и две ночи, а 12 октября двинулись дальше. Капитан де Ласкари был не один — с ним еще пятеро кавалеристов, все они сопровождали нашу карету — впереди и сзади по одному и по два справа и слева. Скверная погода заставляла ехать неспешно — грязи было по колено, в ней все время вязли ноги лошадей и колеса повозки. Еле выбрались мы из этой топи ближе к городу Пскову, где застряли на целый день. Было все в диковинку на Русской земле — бесконечные луковки церквей, много нищих на паперти и улицах, своры бродячих собак и солдаты в будках возле шлагбаумов. А еще — клопы на постоялом дворе: я спала спокойно, а Фонтен с Фальконе оказались в красных пузырях от укусов и полночи не могли прилечь, лишь дремали, сидя на стуле за столом. Дмитриевский сказал, что клопы — бич России, их выводят персидским порошком, но он мало помогает.

— И в самом Петербурге? — спрашивал Фальконе в страхе, то и дело почесываясь.

— В Петербурге меньше. Применяем новое средство — дымовую шашку. Запираем окна и двери, зажигаем шашку и выкуриваем мерзких насекомых в течение часа. Месяц без клопов гарантирован.

Эти перспективы нас не слишком порадовали.

Русская еда отличалась жирностью — на поверхности супа плавали масляные круги, не давая ему остыть, отчего есть было невозможно. А зато пироги с рыбой очень мне понравились и, конечно, с черной смородиной под чаек из самовара — мило и вкусно. А Фонтен пристрастился к местному напитку, называемому квасом, — пил в больших количествах и с большим удовольствием; мне же квас не особенно приглянулся из-за его кислинки, чем напоминал забродивший морс.

Дождик кончился, и вполне благополучно перебрались мы в Новгород Великий. Там переночевали и уже с утра 15 октября подъезжали к Питеру — как все русские называют Петербург. Слава Богу, наше путешествие подходило к концу — без потерь и серьезных хворей.

Глава пятая ПЕТЕРБУРГ — НАЧАЛО

1

Как и было загодя оговорено, поселились мы у купца Мишеля, в собственном его доме у Зеленого моста через речку Мойку. Рядом, обращенный фасадом на Невский проспект, находился некогда деревянный дворец прежней императрицы — Елизаветы Петровны, но потом он пришел в негодность и его частично разобрали — оставались лишь тронный зал и кухонный блок. Вот как раз в помещении тронного зала, по приказу Бецкого, оборудовали мастерскую для Фальконе. А Мишель для домашней мастерской, в десять раз меньшей, согласился отвести свою залу для балов.

Дом у него был трехэтажный: нижний занимал магазин фарфора, где мы сразу разглядели наши севрские бисквиты, а второй и третий — жилые. Зала-мастерская располагалась в глубине, вдалеке от фасада, с окнами во внутренний садик. Чистый, уютный, милый.

Сам Мишель представлял собой подвижного толстенького мужчину лет 50, сдобного, веселого, говорившего без умолку. Рассыпался перед нами в любезностях. Угощал за столом усердно.

Был он женат на русской — Фекле Ивановне, выше него на целую голову, очень дородной госпоже с громким голосом (им она понукала слуг), — и растили они трех детей: мальчиков и девочку. Старшему — десять лет, младшему — два. Отпрыски говорили по-французски очень плохо, а супруга и вовсе не говорила, но зато Мишель толковал по-русски легко и служил нашим переводчиком.

У меня оказалась славная комнатка окнами во двор, без каких-то излишеств — металлическая кровать, столик, стул, платяной шкафчик, рукомойник и зеркало. На столе — масляная лампа. На кровати почему-то три подушки — в основании крупная, сверху меньше, сверху вовсе небольшая, называемая по-русски «думка». О ее предназначении до сих пор не имею отчетливого понятия.