Мадемуазель скульптор

Мы услышали даже раньше, чем предполагал князь: от Ивана Дмитриевского, нашего попутчика. Дело в том, что указанный господин (лет ему примерно было 30) подвизался актером в русском императорском театре, был в любимчиках у царицы, и она отправила его на год за границу для ознакомления с театрами Европы. Побывал в Германии, Франции и Англии, а теперь возвращался на родину. И Голицын определил, что Иван Афанасьевич сядет в экипаж с нами. (Ехали мы на казенной карете, предоставленной Русской миссией, в соответствии с договором, заключенным с Фальконе; мест в ней было шесть, и как раз разместились — мэтр, Фонтен, я и Филипп, плюс Дмитриевский со своим слугой Прохором.) Нам актер показался вначале слишком женоподобным — одевался крикливо и слегка манерничал, надевал вызывающе красивый парик и румянил щеки; оказалось, что и в театре он нередко исполнял заглавные женские роли; заподозрив Ивана в противоестественных склонностях, мы его сторонились. Но потом от него же узнали, что уже семь лет как находится в браке, и у них с женой пятеро детей; а манерность — это наигрыш, свойственный многим лицедеям. По дороге мы тесно подружились.

Накануне отъезда, 26 августа, отмечали мое 18-летие. Очень скромно, надо сказать: из гостей присутствовали только Фонтен и мой братец. Первый подарил мне флакон дорогих духов, а второй — колечко с аметистом (это мой камень — я же Дева по гороскопу). Фальконе преподнес конвертик с деньгами (он сказал: «Я не знаю, что тебе купить. Я не разбираюсь в дамских вещах. Лучше ты сама себе выберешь, что захочешь», — и довольно равнодушно чмокнул в щечку). А в конверте было 300 ливров. Ни намека, ни слова о том, что теперь я совершеннолетняя и могу стать его женой. Он, по-моему, всячески избегал этой темы, опасаясь неизвестно чего. Мы по-прежнему оставались только друзьями. Я же не теряла надежды: путешествие в Петербург сблизит нас еще больше, и, Бог даст, на брегах Невы мой Этьен позовет меня под венец. Я желала этого всем сердцем.

Отбыли из Парижа 10 сентября 1766 года. Засветло собрались во дворе Русской миссии. Нас приехали проводить супруги Дидро, Лемуан, двое из троих его учеников, мать и сестры Фонтена и мой брат. Попрощались тепло, выслушали много добрых напутственных слов, а мсье Дени без конца грозился тоже приехать вскоре в Петербург. Обнялись, даже прослезились. Брат просил писать чаще, я ему обещала. Сели в карету и отчалили в половине девятого утра. Солнце было уже высоко, лето еще не кончилось фактически, и карета нагревалась очень сильно, так что нам пришлось открыть все окна. Дмитриевский предложил сыграть в карты. Мы вначале отнекивались, а потом согласились — я и Фонтен. На походном столике расстелили кусок бумаги, где записывались взятки. Резались мы в «Мушку» — легкую и непринужденную, позже превратившуюся в «Рамс». Первым сдавал актер, у него же оказался и туз пик («мушка») с соответствующими полномочиями. Несмотря на это, Дмитриевский оказался в мизере, выиграл Александр. После его второго выигрыша лицедей занервничал, а когда в третьей партии выиграла я, и вообще обвинил нас в жульничестве. Мы обиделись и сказали, что играть отказываемся. Дулись друг на друга вплоть до Амьена, где карета сделала остановку, чтобы мы смогли пообедать. Солнце припекало неистово, так что мужчины искупались в Сомме — Дмитриевский, Фальконе и Фонтен. Посвежевшие, ели с аппетитом. Постепенно разговорились. Мэтр спросил у актера:

— Это правда, будто генерал Бецкой очень своенравен и работать с ним будет сложновато?

— «Сложновато»? — рассмеялся Иван Афанасьевич. — Он все соки выпьет, мозг иссушит и душу вытрясет. Ну, да не страшитесь, дочка вас в обиду не даст.

— Дочка? — удивился ваятель. — А при чем тут его дочка?

— Я имею в виду матушку-императрицу.

— Ничего не понимаю. Объясните, пожалуй.

Улыбнувшись загадочно, лицедей ответил:

— Только между нами, энтр-ну. Все об этом знают, но беседы на данную тему могут быть чреваты… Объясняю. Генерал Бецкой — ну, тогда еще не генерал, а просто шевалье, — в молодости путешествовал по Европе. И в Париже коротко сошелся с некоей немецкой герцогиней Ангальт-Цербской, прожигавшей жизнь без мужа во французской столице. И она понесла… Родилась дочь София Августа… ставшая впоследствии российской царицей…

Фальконе ахнул:

— Так Бецкой — отец?..

— Тс-с, мсье Этьен, не так громко. Вы, когда увидите их рядом, сможете как скульптор оценить сходство.

— Вы меня потрясли, мсье Жан.

— Хоть об этом, как я сказал, все наслышаны, но официально никаких признаний не сделано. И поэтому будьте осторожны.

— Хорошо, что предупредили, спасибо.

К вечеру мы достигли Брюсселя, где и заночевали.

4

Здесь оказалось не так жарко — видимо, близкое море остужало солнечные лучи. А в немецких землях вскоре и вовсе пахнуло осенью — облака, ветер, дождик. «Что-то будет в России?» — думали мы с тревогой.