Мадемуазель скульптор

— Вам не кажется, ваше величество, что змея ни к чему? Странно, что нет седла. Царь — и без седла! Это принижает его образ. Отчего хвост коня такой длинный? Я не видел в натуре таких лошадей. И лицо Петра какое-то неживое. Не внушает благоговения. — И так далее.

Наконец, она остановилась с той стороны, где Петр простирал свою длань, и с улыбкой обернулась к Фальконе. Протянула ему руку.

— Вы меня по-хорошему удивили, мэтр. Все великолепно. Памятник у Растрелли не волнует. Он во многом повторяет известные образцы — изваяние Марка Аврелия, например. Нет, Растрелли, конечно, мастер, ничего не хочу сказать, но его Петр скучен. А ваш! А ваш! Это просто чудо какое-то. Ни в одной из столиц Европы нет ничего подобного.

Наклонившись к руке императрицы, Фальконе прикоснулся губами к ее перчатке.

А Бецкой, судя по всему, не хотел сдаваться. Продолжал бубнить:

— Нет, а хвост? А змея? А отсутствие седла? Нешто вам по вкусу?

Бросив на него ироничный взгляд, самодержица рассмеялась:

— Ах, Иван Иваныч, будет вам петушиться! Что вы придираетесь, толком не разобравшись? Хвост и змея служат для опоры вздыбленного коня, это же понятно. И седло не нужно — шкура медведя и змея — суть предметы аллегорические, неужели не ясно? Но в одном вы правы, друг Бецкой: мне лицо царя не понравилось тоже. Вся скульптура — натиск, мощь, движение, а лицо статично. Нет какого-то озарения и огня во взгляде. Надо доработать.

Фальконе молча поклонился. У Бецкого же словесное извержение продолжалось; вынужденный смириться с августейшей оценкой малой модели памятника Петру, он решил взять реванш скульптурой императрицы.

— А еще хотел бы рекомендовать вашему величеству посмотреть новую работу нашего мэтра. Вот взгляните, сделайте милость. Узнаёте оригинал?

Подойдя поближе, государыня замерла на какое-то мгновение, а потом расхохоталась.

— Это я? Господи помилуй! Вот не ожидала. Да еще характер верно схвачен. Как же вы смогли, не увидев меня ни разу?

Фальконе снова поклонился.

— Я уже отвечал на подобное удивление генерала Бецкого. И признался, что портрет вашего величества вылеплен не мною, но моей помощницей — мадемуазель Колло.

— Вот как? Где ж она? Я хочу с нею познакомиться.

Мне пришлось выйти из стоявшей поодаль группы наблюдающих.

— Ближе, ближе, мое сокровище, — неожиданно сказала императрица. — А какая красавица! Сколько лет вам, милое дитя?

Я присела в книксене.

— Девятнадцать, ваше величество.

— Восхитительно! Мадемуазель скульптор! Первый раз встречаю. Очень рада видеть вас в Петербурге. Не хотите ли принять заказы от меня? Расплачусь по-царски.

— Я была бы счастлива, ваше величество.

— Для начала пусть это будут медальоны с профилями цесаревича Павла, графа Орлова и моим. А потом посмотрим. — И позволила приложиться к своей руке. От ее перчатки пахло дорогими духами.

Неуемный Бецкой влез и тут:

— Я прошу прощения, но какие распоряжения будут относительно скульптуры вашего величества?

Даже не взглянув на него, самодержица фыркнула:

— Да какие ж могут быть распоряжения? Никаких. Я пока еще жива и не слишком много сделала для России, чтобы мне ставить памятник. Успокойтесь, Иван Иваныч. Я подозреваю, что мсье Фальконе вылепил меня вследствие приказа вашего. Знаю вас, старый вы угодник! Речь идет только о Петре, слышите? — обернулась к мэтру: — Каковы ваши следующие действия, мсье? И нужна ли помощь?

Фальконет ответил:

— После одобрения вашим величество малой модели я немедленно приступаю к воплощению памятника в идентичных размерах, по которому и пойдет отливка. Кстати, можно уже понемногу начинать строить мастерскую по литью. И, конечно, дело за камнем для постамента.

Государыня кивнула:

— Хорошо. Ты, Иван Иваныч, запомнил ли? Лучше запиши. На тебе ответственность за обеспечение мастера всем необходимым, и с тебя спрошу.

А прощаясь, Екатерина разрешила мэтру в случае необходимости направлять письма непосредственно к ней, без посредников, и сказала, как это делать через камер-фурьеров. Вслед за государыней потянулись к выходу все вельможи с дамами. Проводив гостей, мы с Фонтеном и шефом обнялись по-дружески. Александр воскликнул:

— Поздравляю вас: вы, мсье Этьен, на вершине славы!

— Погодите, не торопите событий: на вершину славы мы взберемся после того, как Петр поскачет по Сенатской площади.

— При такой-то поддержке — это дело времени.

Я поддакнула:

— Нам Бецкой боле не указ. Если что — вы напишете прямо императрице. А когда я выполню заказ с медальонами — снова с ней увидимся.

Мэтр согласился:

— Да, да! Будем уповать! — И перекрестился.

Мы еще не знали, что российский двор унаследовал от Византии вместе с религией и дворцовые интриги. А Бецкой из ревности был готов на многое.

4

В мае Александр неожиданно объявил, что намерен жениться. Фальконе и я не поверили своим ушам. Что? Откуда?

— Вы простите, конечно, — произнес мэтр, — только мне казалось, сердце ваше безраздельно принадлежит мадемуазель Мари.

— Так оно и есть, — засопел Фонтен, нахмурившись, — и всегда принадлежать будет. Но ведь я не слепой: сердце ее принадлежит не мне. Для чего эти муки — мне, вам, всем?