Мадемуазель скульптор

Далее 29-го же числа состоялась свадьба, но за праздничный стол нас не пригласили, мы и не особенно огорчились, а тем более, по рассказам, там гостей набралось столько, что досталось каждому по микроскопической порции, и поесть-попить как следует было невозможно. А на бал в честь бракосочетания 30 сентября мы попали — де Ласкари передал два билета. Зимний был в огнях, тоже не протолкнешься, и кареты только успевали подъезжать-отьезжать. В бальном зале играл оркестр, и пары танцевали. А в буфетной подавали легкие закуски и прохладительные напитки. Здесь я впервые увидела Потемкина — это был плотного телосложения господин с крючковатым носом и бельмом на одном глазу. Но улыбка пленяла обаянием, и здоровый глаз загорался очень живо, весело. Говорили, что только вчера он приехал с турецкого фронта, и дела русских хороши, скоро заключат перемирие на прекрасных для России условиях. И еще разговоров было много о бунте Пугачева: власти поначалу не придали ему большого значения, но теперь обеспокоены и хотят послать регулярные войска. Дмитриевский пригласил меня танцевать менуэт, я вначале отказывалась, но потом пошла с разрешения Фальконе, и мы двигались в паре довольно слаженно, так что стали ко мне подходить и другие кавалеры с просьбой согласиться на следующие туры. Но Этьен их всех отогнал, говоря, что дама устала и больше не танцует. Вскоре мы уехали.

1 сентября с утра начали готовиться к визиту в дом Бецкого. Одевались тщательно, подбирали наряды неяркие, но солидные, модные и со вкусом. Я впервые надела новые туфельки, только что привезенные от здешнего модного башмачника (Ритбергера, кажется) и ужасно натерла пятки — еле дошла потом.

Но вначале все было хорошо, и погода стояла тихая, по-осеннему теплая. Дом Бецкого находился на Дворцовой набережной, был не слишком выразителен и слегка уныл (говорили, Фельтен спроектировал ему здесь же, на Дворцовой, новые хоромы, трех- или четырехэтажные, вместе с дивным садом). Что запомнилось из внутреннего убранства: множество картин голландских мастеров, но опять не слишком выразительных, птички в клетках (распевали и чирикали на все голоса) и персидские ковры на полу. Встретила нас воспитанница Бецкого (а на самом деле, скорее всего, незаконнорожденная его дочь) Анастасия Ивановна. Выше среднего роста, с изумительными карими глазами, очень милой улыбкой, грациозная, женственная, говорила она грудным бархатным голосом и как будто бы все время посмеивалась. Числилась при императрице в звании камер-юнгфер (ниже фрейлины), но, как говорят, пользовалась полным расположением государыни. (Если принять за правду, что Екатерина II — тоже дочь Бецкого, получалось, что они сестры по отцу.) В тридцать с небольшим лет все еще была не замужем, что, по-видимому, никого не смущало, в том числе и ее саму; в доме Ивана Ивановича заправляла всем хозяйством.

Встретила нас радушно и сказала по-русски:

— Может, вы рассердитесь, господа, но намедни попросила Иван Иваныча, чтобы он заказал мадемуазель Колло мой скульптурный портрет. Очень вас прошу — не отказывайтесь. Он заплатит щедро, я вам гарантирую.

Я ответила:

— Для чего отказываться? Я готова. Сможете мне позировать?

— Да, пожалуй. Столько, сколько надо.

— Хорошо, чуть позднее мы договоримся о месте и о времени.

— О, чудесно, чудесно! — И она захлопала в ладоши от радости. — Можно вас обнять, мадемуазель Колло?

— Почему бы нет? — И мы обнялись, как сестры.

Фальконе смотрел на нас и смеялся. Тут из дверей второго этажа появился Бецкой, одетый по-домашнему: в бархатной курточке, кружевной сорочке апаш и в турецкой феске на голове (вместо парика). Он увидел наши объятия и проговорил:

— Настя уже и к вам подбила клинья? Страшная лизучка — всех подряд целует и обнимает.

— Что же в том дурного, Иван Иваныч? — с долей обиды в голосе отозвалась она. — Если я стремлюсь видеть в людях только хорошее? А хорошего человека можно и обнять, и поцеловать. Это вы вечно подозреваете всех в кознях и обманах. Потому что сами такие.

— Но-но-но! — погрозил пальцем генерал, впрочем, вполне миролюбиво. — Поболтай у меня еще. Ишь, чего надумала — благодетеля своего хулить! — обратился ко мне и Этьену с улыбкой: — Вы ея не слушайте, балаболка и есть. Поднимайтесь, сядем в библиотеке. Настенька, угости нас кофе.

На полу в библиотеке тоже был роскошный ковер, с длинным ворсом, так что туфли тонули в нем по самую щиколотку. С потолка свисало большое металлическое кольцо, в центре которого находился пестрый огромный попугай с желтым клювом; посмотрев на нас изучающим глазом, он сказал по-русски бранчливо: «Это что за дураки?!» Мы рассмеялись, а Бецкой махнул на птицу рукой:

— Тихо, Фердинанд! Это гости. С ними так нельзя.

— Гости, гости, — проворчал Фердинанд. — Ходят тут, а потом книги пропадают.

Книг действительно было много — застекленные шкафы по всем стенам, снизу до потолка. И передвижная деревянная лесенка — доставать фолианты с верхних полок.

Мы присели в кресла друг напротив друга. Настя принесла кофе и пирожные, разлила по чашечкам.