Мадьярские отравительницы. История деревни женщин-убийц

Свободной рукой он схватил одну из цепей для коров, свисавших сверху со стойла, выпрямился и расставил ноги пошире. Цепь была длиной около пяти метров. Он собрал ее в своей руке, как веревку, и принялся размахивать ею кругами над головой Кристины, все быстрее и быстрее, пока металлическая цепь не начала жужжать и щелкать в воздухе. В конце концов он принялся бить ею Кристину, опуская цепь на ее лицо, на руки, которыми она пыталась заслониться от ударов, на спину. После этого он отпустил волосы жены, и та без сил рухнула на землю.

Муж отступил назад. Он разжал руку, и вся цепь со звоном упала холодной массой металла рядом с ним. Его рука покраснела в том месте, где он сжимал цепь, и он потер ее, чувствуя некоторую боль. Кристина лежала на полу между стеной стойла и теленком, чей визг превратился во всхлипы. Муж опустился на колени и откинулся назад, перебирая пальцами соломенную подстилку и разглядывая свою жену.

Затем он встал и поднял одну ногу, чтобы осмотреть подошву своего ботинка. Кристина подняла на него глаза, наблюдая за тем, как его лицо постепенно мрачнеет. Заметив это, он снова ударил ее ботинком, на этот раз целясь в ступню.

Послышался хруст, и Кристина закричала от неистовой боли.

* * *

Бо́льшая часть утра ушла у Кристины на то, чтобы дойти до дома тетушки Жужи. Кристине говорили, что лучше всего зайти к бывшей повитухе с черного хода. Она именно так и поступила – и постучала в дверь.

Когда тетушка Жужи открыла дверь, она подумала было вначале, что перед ней на крыльце стояла, пошатываясь, пожилая женщина. Либо какая-то цыганка-попрошайка без признаков возраста, как это им свойственно. Затем она заметила, что в каштановых волосах этой женщины, криво покрытых головным платком, еще не появилась седина, а кожа была слишком белой, чтобы предполагать цыганскую кровь.

Оба глаза женщины распухли и почти не открывались, а ее одежда была грязной и порванной. От нее смердело кровью и побоями – это был неистребимый запах, – а ее нога, похоже, была сломана.

Меня зовут Кристина. Мой сосед сказал, что я могу обратиться к вам.

Поспешные крестины

Гнев цыган подобен ветру. Он приходит и уходит.

Старинная цыганская поговорка

Будапешт

Тетушка Жужи вышла на крыльцо здания суда, где ее встретил резкий порыв ветра, обжигающе холодный. Он по-хулигански толкнул ее, и она была вынуждена схватиться за ближайшую колонну, чтобы удержаться на ногах. Снежная крошка, лежавшая на земле, когда бывшая повитуха пришла утром в суд, к этому времени, подтаяв, почти исчезла, но скользкие участки льда все еще покрывали каменные ступени.

Несмотря на плохую погоду, тетушка Жужи не смогла удержаться от улыбки: она одержала победу! По какой-то необъяснимой логике гадзо она была оправдана по всем пунктам предъявленного ей обвинения.

Любой, кто следил за этим делом, наверняка был ошеломлен таким поворотом событий. Признание тетушки Жужи, запротоколированное жандармами, являлось неопровержимым свидетельством ее вины. Абсолютно неопровержимым. Она сама красочно описала свои преступные деяния, не скрывая деталей. И на судебном процессе в Сольноке, когда она заявила, что ее признание было ложным, никто ей не поверил. Как же тогда получилось, что суд высшей инстанции оправдал ее? Как вышло, что он счел ее историю правдоподобной? И как стало возможно, что суд высшей инстанции поверил ей, а не жандармам? Или же ее первоклассный адвокат смог все так умело устроить? Тетушку Жужи все эти вопросы ничуть не волновали. Для нее было важно лишь то, что она получила свободу. Она снова преисполнилась непоколебимой верой в свою правоту и удачливость.

Шум, доносившийся с бульвара по соседству, был просто ужасающим. До ушей тетушки Жужи доносился оглушительный грохот проезжающих автомобилей и экипажей, и она была вынуждена заткнуть уши, чтобы не слышать его. В это же самое время ее адвокат, Габор Ковач, находился где-то дальше по улице, посреди шумной толпы, держась рукой за свой котелок и забираясь в экипаж.

* * *

Четверг, 18 января 1923 года

Соломенная циновка Анны, заменяющая ей кровать, была расстелена у стены. Она была уже совсем старой и ветхой, Анна пользовалась ею много лет подряд. Ее края теперь истрепались. В тех местах, где они были заново сшиты, чтобы сохранить форму циновки и не дать ей расползаться, пучки соломы кое-где вновь выбились наружу из швов и теперь окружали ее, словно неряшливая изгородь.

Сон Анны был достаточно глубоким, хотя порой он и прерывался. В сознании Анны все плыло, и она время от времени просыпалась, щуря глаза от дневного света, прежде чем снова провалиться в глубокий колодец сна.