Мадлен. Пропавшая дочь. Исповедь матери, обвиненной в похищении собственного ребенка

Было решено, что я должна записать телевизионное обращение к похитителю Мадлен, его мы и обсуждали с Энди и Алексом в то утро. Меня беспокоило, как я буду выглядеть на экране, потому что чувствовала, что внутри у меня все словно окаменело и я как будто начала отстраняться от всего, что происходило вокруг. Поскольку выступление мое выглядело совершенно неубедительно, мы с Джерри решили посоветоваться с Аланом Пайком. Он заверил нас, что на данном этапе это вполне естественная реакция. В конце концов, человек не может плакать двадцать четыре часа в сутки. Я была опустошена как физически, так и психологически. Джерри тоже.

Вообще-то вскоре после этого эксперты из британской полиции посоветовали мне стараться сохранять спокойствие и не показывать своих чувств на публике, так что оно, наверное, и к лучшему, что тогда я вошла в ступор. Такой совет был вызван опасением, что мое горе может каким-то невероятным образом подтолкнуть похитителя Мадлен к нежелательным действиям, и он как-нибудь изменит свое поведение. Конечно, мы не могли без ужаса думать о том, чем это чревато для нас. Это означало, что любые проявления чувств и самые естественные поступки могли косвенно поставить под удар Мадлен.

Алекс и Энди решили, что обращение должно быть сделано, но по принципу «центробежности». Это означало, что будет выбрана одна телекомпания (в нашем случае — Би-би-си), которая запишет его и займется распространением ролика по остальным медиаканалам. Мы потом часто прибегали к такой схеме, потому что это не только значительно сокращало время, которое мы в противном случае тратили бы на запись множества обращений и интервью, но и избавляло нас от необходимости выступать перед армией журналистов с камерами и микрофонами. Нам приходилось иметь дело всего с одним репортером и одним оператором, а это было не так страшно. Как бы то ни было, съемки были для меня делом новым и совершенно незнакомым. Я очень волновалась, в основном из-за понимания того, насколько важно, как я донесу свое послание, но еще и потому, что мне было трудно обращаться к объективу камеры как к живому человеку. Мне это казалось неестественным.

Энди Боус предложил произнести часть текста на португальском, что я и сделала. Во время обращения Джерри сидел рядом со мной.

«Мадлен — красивая, яркая, веселая и отзывчивая девочка. Она особенный ребенок.

Пожалуйста, прошу вас, не обижайте ее. Не пугайте. Пожалуйста, сообщите нам, где мы сможем ее найти, или оставьте ее в безопасном месте и дайте кому-нибудь знать, где она.

Мы умоляем вас позволить Мадлен вернуться домой. Нам она очень нужна. Она нужна Шону и Амели, а мы нужны Мадлен. Пожалуйста, верните нам нашу маленькую девочку!

Por favor devolva a nossa menina».

Когда с этим покончили, я испытала громадное облегчение. Мое оцепенение перед камерой не могли не заметить все мои друзья. Одна из подруг позже рассказала, что, увидев меня по телевизору, решила, что я приняла лошадиную дозу успокоительного. Этого не было. С самого начала этого испытания, даже в первые часы после похищения Мадлен, я вообще ничего подобного не принимала. Не хотела. Я чувствовала, что все время должна быть настороже, внимательной и сосредоточенной. Хотя, Господь свидетель, поначалу без всяких там успокоительных я пребывала в совершенно противоположном состоянии. Да и все равно не существует волшебных таблеток, которые могут ослабить такую боль.

Около пяти часов к нам зашел падре Зе в сопровождении двадцати или около того местных жителей, чтобы прочитать Розарий^[3] с нами и для нашей семьи (начал он с «Отче наш», продолжил десятью «Радуйся, Мария» и двумя «Славься»). Вчера во время мессы мы слышали, как он говорил о том, что собирается читать Розарий, но подробности упустили, и поэтому его появление у нас стало приятной неожиданностью. Это было чудесно. Матери и их дети обнимали нас, совали в руки четки и то и дело начинали вслух молить Господа о спасении Мадлен. Мы не могли удержаться от слез, но теплое отношение наших новых друзей придало нам сил. Они ушли, произнеся на прощание три ставших знакомыми слова: esperanca, forca, coragem. Мать падре Зе, которой было за восемьдесят, взяла меня за руку, заглянула в глаза и сказала просто: «Будь терпеливой».