Жизнь, конечно же, не остановилась. К нам приезжали друзья и родственники, и все они поддерживали нас морально и помогали в повседневных делах. Мы же продолжали давать интервью, когда это было уместно. Нам не было известно, есть ли от этого хоть какой-то эффект, но мы не могли сидеть без дела. Мы ходили в церковь, часто по нескольку раз в день, и на мессы, и на службы, молились сами. Бывало, что мы приходили туда, только чтобы посидеть и подумать. Мы звонили, отвечали на письма и электронные послания, писали сами. Мы проводили время с Шоном и Амели, играли с ними, читали им сказки, смотрели кино, ходили на пляж, в зоопарк или кафе. И все наши усилия не приносили никаких результатов.
Первым о возвращении домой заговорил Джерри. Он рассудил, что, будучи там, в рамках кампании мы сможем добиться не меньшего, а возможно, и большего, чем оставаясь в Португалии. Еще он подумал, что, когда мы окажемся в Ротли, интерес к нам СМИ поутихнет. По крайней мере, португальской прессы, порождавшей самые отвратительные домыслы. Дома нашим родственникам и друзьям будет намного проще поддерживать нас, да и нам там будет спокойнее. Нужно сказать, хотя близнецы и чувствовали себя в Прайя-да-Луш прекрасно, жизнь здесь казалась нам какой-то ненатуральной, правда, дома мы тоже не смогли бы жить обычной жизнью. Нам хотелось обеспечить детям некую стабильность.
Я согласилась с этим. Мысль о том, что мы хотя бы какое-то время не будем видеть ядовитых газетных заголовков, была как бальзам на душу. Как здорово то, что Шон и Амели будут снова спать в своей собственной спальне, играть в своем саду, что они вернутся в садик и снова встретятся с друзьями! Я осознавала, что им нужно восстановить связь с родным домом. Недавно случайно выяснилось, что они полагали, будто Мадлен живет дома, в Ротли. Обеспокоенный тем, что у них в головах начала расти этакая информационная пирамида, Джерри обратился за советом к детскому психологу Дэвиду Трики. Потом у меня едва не разорвалось сердце, когда я слушала, как Джерри осторожно объясняет им, что Мадлен они дома не обнаружат. Шон как будто растерялся и, возможно, немножко испугался, но и он, и Амели приняли это.
И все же несколько недель я отказывалась возвращаться домой. Для меня эта эмоциональная и психологическая вершина была слишком высока. Мы всегда говорили себе, что не вернемся домой без Мадлен, и мне до сих пор казалось, что, сделав это, мы оставим здесь ее одну. В середине июля я постепенно начала понимать и принимать точку зрения Джерри — в конце концов, нам рано или поздно все равно придется вернуться. Однако сейчас, когда все изменилось к худшему, нам никак нельзя было уезжать. Если бы мы уехали, это выглядело бы так, будто мы не выдержали нападок прессы и давления судебной полиции. Мы начали подозревать, что нас таким образом пытаются заставить покинуть страну, чтобы оградить полицию от нападок. Я не собиралась этому потворствовать.
Мы оказались перед непростым выбором. Прежде чем даже задуматься о том, чтобы покинуть Прайя-да-Луш, я должна была убедить себя, что не бросаю Мадлен, что мы не пасуем перед трудностями и не сдаемся.