Мадонна будущего. Повести

Конечно, после такой беседы ему стало плохо по-настоящему. Денкома потрясла и грубая прямота мисс Вернхэм, и то, что молодой человек, не имевший ни пенни, поставил ради него на карту будущее. Он сидел на своей скамейке, смотрел на пустынное море, его лихорадило, и он снова чувствовал себя больным. Он еще слишком слаб, слишком ненадежен, но он должен сделать усилие, должен уйти, это вопрос чести, он не может принять на себя ответственность за чужую жизнь. По крайней мере, для начала нужно встать и добраться до дома, а там и подумать, что делать. По пути к гостинице Денком вдруг совершенно отчетливо понял, почему мисс Вернхэм к нему пришла. Конечно, графиня женщин ненавидит — на этот счет у Денкома не было никаких сомнений, — и нищая пианистка, которой нечего было даже надеяться что-нибудь от нее получить, наверняка придумала дерзкий план: убедить графиню оставить наследство доктору, а потом либо женить его на себе, либо потребовать компенсации. Доктор, как человек благородный — тут мисс Вернхэм не ошибалась, — безусловно, не выгнал бы ни с чем одинокую женщину, которой был бы всем обязан.

Слуга попытался уложить его в постель. Денком сказал, что им нужно успеть на поезд, и потребовал собирать вещи, но нервы не выдержали, и он сдался. Он согласился позвать врача, за которым немедленно и послали, однако строго-настрого запретил впускать к себе доктора Хью. Уже лежа в постели, Денком придумал способ все уладить, который ему показался замечательным. Он навсегда, без объяснений закроет дверь перед доктором Хью, тот, естественно, оскорбится, и ему ничего не останется делать, кроме как вернуться к графине на радость мисс Вернхэм. Денкома все еще лихорадило, когда пришел врач, и это было очень скверно — Денком обязан был не волноваться и, по возможности, ни о чем не думать. Весь остаток дня он проклинал свою глупость, и больнее всего была мысль, что, возможно, теперь у него больше нет надежды на «вторую попытку» и всему конец. Его «медицинский советник» выглядел недовольным: повторный приступ был дурным знаком. Он строго-настрого велел Денкому выставить доктора Хью за дверь железной рукой — сейчас для него ничего нет важнее покоя. Больше никто в номере Денкома не упоминал даже имени доктора, но в десять вечера спокойствие было нарушено, когда из Лондона пришла телеграмма за подписью мисс Вернхэм и слуга открыл ее и прочел, поскольку в отношении почты не было никаких предписаний. «Употребите все свое влияние, чтобы утром наш друг к нам присоединился. Состояние графини после поездки резко ухудшилось, но дело можно еще спасти». Значит, дамы, весь день прозлившись, к вечеру подняли бунт. Отбывая в столицу, графиня давала понять, что она не только больна, как писала мисс Вернхэм, но не в меньшей степени безрассудна, и пусть доктор об этом знает. Бедный Денком, который отнюдь не был безрассудным и хотел лишь, чтобы его «спасли», велел отнести телеграмму в комнату доктора и утром с облегчением узнал, что тот уехал из Борнмута первым же поездом.

Через два дня он ворвался к Денкому с номером литературного еженедельника. Вернулся он потому, что он беспокоился, и, кроме того, он никак не мог отказать себе в удовольствии показать потрясающую рецензию на «Зрелые годы». Статья была по крайней мере не глупой и вполне соответствующей: восторги, признание, попытки определить автору честно заслуженное им место. Денком все принял, со всем согласился; он не спрашивал, не возражал, он провел два тяжелых дня и неважно себя чувствовал. Он решил, что, поскольку никогда больше не встанет, визит к нему теперь можно считать извинительным, даже вздумай доктор задержаться, но сам он может только рассчитывать на снисхождение и стараться ни к кому не предъявлять высоких требований. Денком, помня про Лондон, смотрел в сияющие глаза своего гостя, надеясь прочесть в них, что графиня умиротворена и доктор восстановлен в правах, но ничего не увидел, кроме мальчишеского восторга по поводу пары газетных фраз. Денком читать не мог, но, когда доктор захотел перечесть ему статью еще раз, покачал головой, нисколько не закружившейся от похвал:

— Нет, спасибо… впрочем, одно тут написано правильно: сколько я еще мог бысделать!

— Люди обычно сколько «могли бы», столько и делают, — изрек доктор Хью.

— Обычно да, а я был дурак! — сказал Денком.

Доктор Хью действительно задержался в Борнмуте — дело быстро шло к развязке. Через два дня Денком робко, словно бы в шутку, заикнулся о «второй попытке», о которой, конечно, теперь не может идти и речи. Молодой человек на минуту замер, а потом воскликнул:

— Она будет, будет! Это будет попытка читателя — увидеть, понять, отыскать жемчужину!

— Жемчужину! — горько вздохнул бедный Денком. На его пересохших губах мелькнула улыбка, холодная, словно зимний закат, улыбка, когда он, помолчав, произнес: — Никакой жемчужины нет, она то прекрасное, чего я ненаписал, ее нет и не будет.