Мадонна будущего. Повести

В тот вечер, помнится, на ногах у мистера Солтрама красовались новенькие ярко-пурпурные домашние туфли, сшитые из ворсистой ткани, наподобие ковровой, и тем не менее Малвиллы все еще не преодолели опасений относительно того, что обожаемого посланца небес у них отобьют более солидные конкуренты. Впоследствии, бедняжки, они избавились от страха его лишиться, но преданность их была так велика, что гордость обладания вовсе не требовалось подстегивать соперничеством. Фрэнка Солтрама, сколько бы там ни толковали, нельзя было не признать в конечном счете подлинным чудом света, хотя не следовало упускать из вида и ничуть не менее разительную в своем роде уникальность семейства Малвиллов: они являли собой красноречивейший пример справедливости общеизвестной истины, согласно которой незаурядные люди обретают в жизни незаурядную опору.

Я получил приглашение отобедать в Уимблдоне: Аделаида прислала записку (если судить о ней только по запискам, ее легко было уличить в недалекости). В записке намекалось на событие из ряда вон выходящее и на необходимость предпринять в связи с этим какие-то решительные шаги. Мне было куда как хорошо известно, что Малвиллы вечно с кем-то носятся: признаться, я и принял-то их приглашение больше из желания развеяться.

Оказавшись в непосредственной близости от явившегося им во плоти откровения, я, надо заметить, отнюдь не сразу ощутил, как мой полемический задор идет на убыль: слава Богу, позднее в обществе мистера Солтрама мне так и не пришлось сполна проникнуться чувством, противоположным насмешливой веселости. Спешу, однако, заявить, что фениксы, залетавшие под кров Малвиллов в прежние времена, сравнения с нынешним попросту не выдерживали: позже я ставил себе в заслугу, что даже первоначальное замешательство не воспрепятствовало мне безошибочно ухватить самую суть новоявленного светила. Мистер Солтрам обладал несравненным даром: я разглядел этот дар мгновенно — и он слепит мне глаза до сих пор. Ореол вокруг этой редкостной личности в воспоминании кажется мне еще более лучезарным: ведь чем необыкновенней натура, тем щедрей расписывает ее воображение, осыпая мантию драгоценными блестками и придавая плюмажу особо изысканные извивы. Как возликовал бы художник-портретист, имея перед собой в данном случае одно только чистое полотно! Природа, однако, усердно потрудилась над дорогим ей образом; и если у благодарной памяти, витающей над прошлым, порой перехватывает дыхание, то причиной этому — присущий оригиналу поистине божественный голос…

Несмотря на то что мистер Солтрам жил у Малвиллов на правах домочадца и ему не требовалось одеваться к обеду, дожидаться его пришлось довольно долго. Едва показавшись в дверях, он торжественно провозгласил, что минуту назад сделал важное открытие. Взглянув на него, мягко выражаясь, с недоумением, я потихоньку осведомился у Аделаиды, какие же, собственно, тайны их гостю только что довелось разгадать. Никогда не забуду, как она, смерив меня взглядом, гордо отрезала: «Все!» Похоже, она и вправду была в этом убеждена. За столом, во всяком случае, мистер Солтрам вполне удостоверился, насколько безгранично великодушие хозяев дома. Помимо сей истины, он (как, впрочем, и я) мог лишний раз убедиться, что обеды у Малвиллов и в самом деле — soignes [29].

Должен сразу же оговориться: я погрешил бы против истины, если бы решился намекнуть, будто в душе мистера Солтрама таилась хотя бы капля расчета. Не помышляя ни о каких уловках, он принимал от жизни все ее скромные дары: нет другого человека на свете, который умел бы пользоваться даруемыми ему благами, менее всего будучи захребетником. Он разработал собственную систему мироустройства, но вот как с комфортом устраиваться в нашем мире за счет ближнего — понятия не имел. Наряду с широким покладистым характером, он обладал еще и завидным аппетитом. Смущало, впрочем, отнюдь не это последнее обстоятельство. Если Солтрам любил нас за наши обеды — нам проще всего было бы расплачиваться с ним его любимыми блюдами, значительно сэкономив запас куда менее вещественный. Я смело называю обеды нашими, хотя в качестве филантропа не в силах тягаться ни с Малвиллами, ни с обитателями еще более импозантных жилищ, склонными к немудрящей благотворительности. Нет, дело в другом: именно я, от начала и до конца, первым откликался и умом, и сердцем на любой связанный с Солтрамом казус — из всех эмоций главным образом испытывая, пожалуй, либо возмущение, либо благодарность. Редкий из нас, полагаю, воздавал ему должное чаще меня столь полным от него отречением; и если приобретение мудрости вынуждает поступаться честью, я вправе указать на принесенные мной жертвы.