Мадонна будущего. Повести

Она дала мне осознать ее превосходство, когда я поинтересовался у нее насчет тетушки той юной леди, которая потерпела столь жестокое разочарование. Вопрос мой, заданный как бы вскользь, ненароком, прозвучал шаблонно, напоминая готовую фразу из разговорника. Миссис Солтрам торжествующе поведала кое-какие подробности, но еще более, по-видимому, она торжествовала по поводу того, о чем умолчала. Итак, моя вчерашняя знакомая, мисс Энвой, прибыла в Англию совсем недавно. Тетушка, леди Коксон, напротив, обосновалась тут довольно давно — с тех пор, как вышла замуж за покойного сэра Грегори, последнего отпрыска ветви старинного аристократического рода. У тетушки дом в Риджентс-парке; сама она прикована к передвижному креслу, к которому приставлен постоянный провожатый. Кроме того, она очень отзывчива. Миссис Солтрам свела с ней знакомство через посредство общих друзей. Имен она не называла, давая мне тем самым понять, до какой степени я несведущ и насколько широка область ее, миссис Солтрам, влияния. Мне ужасно хотелось выпытать побольше об очаровательной мисс Энвой, но я чувствовал, что ради этого не должен отнимать у моей собеседницы преимуществ всеведения, иначе некими таинственными способами она может лишить меня и тех небольших познаний, которыми я располагаю. Тем более что добавить к ним было нечего: леди Коксон и в самом деле отправилась на континент в сопровождении своей племянницы. Племянница, как сообщила мне миссис Солтрам, на редкость умна, и ее ожидает большое наследство, поскольку она — единственная дочь крупного американского негоцианта, невероятно щедрого богача, для которого она — просто свет в окошке. Девушка превосходно одевается, и манеры у нее безукоризненные, но главное — ей присуща черта, наиболее привлекательная изо всех мыслимых и немыслимых. Моя досточтимая гостья конечно же подразумевала под этой чертой отзывчивость: интонации ее голоса вынуждали заподозрить, что в отсутствие тетки и племянницы ей попросту не к кому обратиться за сочувствием.

Несколько месяцев спустя, едва только путешественницы возвратились в Англию, тон миссис Солтрам заметно переменился. Стоило мне подвести ее к желаемой теме, как она довольно прозрачными намеками дала мне понять, с какими бездушными людьми столкнула ее судьба. Что за кошка между ними пробежала — оставалось лишь строить догадки, однако еще немного — и миссис Солтрам, чувствовалось, готова была обрушить на них — как послушных рабынь светского этикета — прямые обвинения в грубой неблагодарности, в черством неприятии ее напряженных (но тщетных) стараний угодить чинным капризницам. Меня же, признаться, не покидало ощущение, что я не так-то скоро сумею изгладить из памяти образ Руфи Энвой: в самом ее имени, казалось мне, таится нечто притягательное. Я не был уверен, увидимся ли мы вновь и дойдут ли до меня вести о ней: вдова сэра Коксона, возведенного в рыцарское звание (он был мэром Клокборо), рано или поздно окончит бренное существование, а ее прекрасная родственница отбудет за океан, дабы вступить в права наследства. Я не без удивления обнаружил, что мисс Энвой и словом не обмолвилась супруге мистера Солтрама о своей неудачной попытке послушать злополучную лекцию. Я, понятно, приписал эту сдержанность чрезмерному усердию миссис Солтрам, с каким она нажимала на пружины отзывчивости, свойственной, по ее словам, мисс Энвой в высшей степени и еще не столь давно прославляемой ею везде и повсюду. Юная девушка в любом случае скоро забудет о незначащем приключении, отвлечется другими событиями, выйдет замуж — да мало ли что… Так или иначе, но повторить свой эксперимент возможности ей уже не представится.

Всех нас заворожила идея блистательного курса лекций, который следовало прочесть без сбоев, на одном дыхании, дабы состоятельная публика прониклась величием явленного ей гения, однако подвох или, если хотите, недомыслие с нашей стороны заключались в самой концепции последовательного тематического цикла. Мистер Солтрам пускал в ход свой обычный прием, и нашему придирчивому суду предъявлялся давно избитый набор конспектов и набросков — отчасти, бесспорно, с целью подтверждения полной свободы и независимости в сфере духовных исканий; что касается меня, то внутренне, даже героически отстаивая наши позиции, я покатывался над нашим мелким педантством со смеху: ведь скрупулезность представлялась Фрэнку Солтраму занятнейшей из потех. Он и сам подчас принимался похохатывать над всякого рода буквоедством, если только издаваемое им гулкое кряканье могло сойти за хохот. Он с присущим ему чистосердечием сознавался, что по-настоящему на него стоит полагаться только в гостиной у Малвиллов.

— Да, — многозначительно кивал он, — пожалуй, именно там я чаще всего бываю в ударе. Но только попозже, поближе к одиннадцати, и при том условии, что я не слишком расстроен.

Мы все прекрасно понимали, что под этим подразумевается. В расстроенное состояние Солтрама неизменно повергало излишне послушное для столь позднего часа следование предрассудку, разделяемому трезвенниками.