Мадонна с револьвером

О таких невинных жертвах революционеры обычно говорили, что и агнец на заклании тоже не сделал ничего плохого. Кроме того, невинные жертвы неизбежно попадают в рай, и если рассуждать философски, то ещё неизвестно: не брось революционер бомбу, не погибни от осколков несколько зевак — хватило бы у них святости жить так, чтобы обрести местечко в раю? А рукой террориста все их прегрешения автоматически сняты, а сами они доставлены в пункт назначения. Чем же плохо?

К тому же, если невинные жертвы автоматически попадают в рай, того же нельзя сказать о погибшем во время теракта террористе. Потому что он сознательно пошёл на убийство, а такое уже не прощается.

Некоторые теоретики терроризма допускали, что, погибая, террорист тем самым как бы искупает вину собственной кровью. Мало чести в стремлении пролить чью-то кровь, если не готов пожертвовать собой ради светлого будущего и счастья миллионов. Вере Фигнер, например, эти проблемы казались надуманными. «Если берёшь чужую жизнь — отдавай и свою легко и свободно… Мы о ценности жизни не рассуждали, никогда не говорили о ней, а шли отдавать её, или всегда были готовы отдать, как-то просто, без всякой оценки того, что отдаём или готовы отдать»…

Но основная масса не желала удовлетворяться сомнительными полумерами. По всем церковным законам рай такому «герою» не светит, и в этом тоже кроется соблазн, горький мёд, печаль погибающего демона, Прометея, отдавшего себя на муку ради принесённого на землю огня.

Это вам не современные исламские террористы, которых добрый Аллах оптом эвакуирует после теракта на небо, в России всё строже и безысходнее.

То есть после смерти террорист, хоть и сделал «много хорошего» для светлого будущего, всё же гарантированно будет отправлен в ад. Тем не менее, полностью осознавая это, российские «камикадзе» шли на смерть как на праздник, с чувством выполняемого долга, умирая с радостным сознанием того, что не напрасно пожертвовали своей жизнью. Евстолия Рогозинникова (в некоторых документах Рогозина), застрелившая начальника Главного тюремного управления Максимовского, хохотала в суде во время оглашения своего приговора, показывая тем самым, что она стоит выше смерти.

Готовясь к смерти в камере, Вера Фигнер писала стихи.

ТУК-ТУК
Полно, сосед, заниматься!
Мало ль на свете наук?!
Если за всё приниматься,
Жизни не хватит, мой друг!
Молод ты. Сил не жалеешь!..
Рвёшься скорей всё узнать…
Полно, мой милый, успеешь
Ты стариков обогнать!
Кинь же ты книжку на время —
Выйди из храма наук!
Сбрось отвлечённостей бремя
И отзовись на мой стук…
Тук-тук!

(13 декабря 1887)

Чем не самурайская практика? Перед смертью сочинить последнее стихотворение. Красиво!

Правда, Вера писала не с тем, чтобы попрощаться, подведя таким образом красивую черту под своей безвременно загубленной жизнью.

Известно, что сидящий в одной из соседних камер революционер Лопатин передал азбукой Морзе своё прощальное стихотворение, которое по цепочке затем перестукивали из камеры в камеру. От одного сидельца к другому.

Да будет проклят день, когда
Впервой узрел я эти своды
И распростился навсегда
С последним проблеском свободы!
Да будет проклят день, когда
На муку мать меня родила
И в глупой нежности тогда
Меня тотчас же не убила,

«…Теми же проклятиями начинались и остальные пять или шесть строф, — рассказывала сама Вера Фигнер (Запечатленный труд, Т. 2, М., 1964. с. 46–47). — Моё собственное настроение и, как оказалось, настроение большинства товарищей было так далеко от этих неистовых укоров, что я была крайне изумлена. На свободе я никогда не писала стихов, а тут вздумала, через те же дружеские инстанции, ответить в стихотворной форме… Ответ был одобрен всеми товарищами, а Лопатин передал, что тронут до слёз».

Конечно, стихи этих молодых людей не дотягивают до настоящей поэзии, впрочем, это ведь первые пробы пера, и учитывая, что Вера не знала, что смертная казнь будет заменена каторгой, тем интереснее наблюдать оптимистичную интонацию и почти шутливый, ласковый посыл, содержащихся в немудрёных строчках.

Тем не менее среди революционеров были и такие, кто, подобно сестре поэта Александра Добролюбова[40] и родственницы H. A. Добролюбова Марии Михайловне Добролюбовой, так и не посмел совершить убийства другого человека. Вместо этого 11 декабря 1906 года Мария выстрелила себе в рот, таким образом казнив себя за то, что хотя бы допустила мысль об убийстве и, следовательно, своими греховными помыслами нарушила первую заповедь.