Если оставить за скобками
концертный зал и оперный театр, Ферриер с особой остротой сознавала, что корни
ее уходят в умирающую культуру, в мир народной песни, задавленный популярной
музыкой, которая звучала по радио и записывалась на грампластинки. Если Бриттен
и его современники старались сохранить эти песни в музейной симфонической
обстановке, Ферриер упорно исполняла народную музыку такой, какой та была в ее
истоках, исполняла в манере, заставляющей вспоминать об аркадианской
доиндустриальной идиллии. Среди любимых ее песен многие были рыбацкими,
рожденными странной смесью опасности и скуки, которые сопровождали тех, кто
выходил в море в лодках. Полностью лишенная ностальгии, избравшая в
фортепианные партнеры несуетливую Филлис Спер, она спела песни своего детства в
унылой вест-хэмпстедской студии «Decca», сумев сберечь в них цветение любви,
страстного стремления и жалобности, которому предстояло навеки остаться в
записи, но никогда уже не прозвучать в его естественном контексте, на пристанях
и деревенских площадях. Название заглавной песни стало ее эпитафией, однако
артистизм Ферриер сияет по-настоящему в простых любовных песнях наподобие «
Dinu Lipatti
EMI: Geneva (Radio Geneva studios), June 1950
[
Дину Липатти.
EMI: Женева (студия «Радио Женевы»), июнь 1950.]
Румынский пианист Дину Липатти, скончавшийся, когда ему было всего тридцать три года, сделал несколько бесценных записей, уже страдая от лейкемии и со все возраставшим отчаянием пытаясь отыскать только-только начавшие появляться лекарства от этой болезни. Несмотря на его состояние, в игре Липатти нет ничего от одра болезни. Ученик иконоборца Андре Корто, благожелательные рекомендации которого много способствовали карьере Липатти, он с его рассыпчатой, остроумной артикуляцией полностью изменил сам образ Шопена, как болезненного меланхолика, сознающего, что ему недолго осталось жить на свете. В игре Липатти присутствует буйное веселье, почти импровизаторский подход, которым он обязан отчасти Корто, а отчасти личному пристрастию к исполнению джаза в компании близких друзей.
Человек мощного телосложения, родившийся в богатой семье, Липатти провел конец 1930-х в Париже, однако закончил тем, что голодал вместе с женой в Швейцарии. Со временем, Женевская консерватория предоставила ему работу, а EMI – контракт на записи. Первые из них – лондонские, получили восторженный прием, он уже планировал концертное турне по США, когда его поразил рак. Появление кортизона создало летом 1950-го иллюзию выздоровления, и сотрудники EMI полмчались в Женеву, чтобы записать шопеновские вальсы. Энергия и оптимизм Липатти заставили даже самые мрачные из них, минорные, искриться и плавно покачиваться. Группа срединных вальсов – си минор, ми минор и ля минор – обращается под его руками в калейдоскоп неуловимо меняющихся настроений, представленных в декорациях чеховской пьесы, драматичной и неотразимой.
Закончив запись, Липатти уехал, чтобы выступить в Люцерне и дать сольный концерт в Безансоне, однако отсрочка оказалась недолгой и к Рождеству он умер. Несколько оставленных им дисков – записанные с Караяном концерты Моцарта и Шумана; сольные произведения Баха, Моцарта, Шуберта и Шопена; шопеновские вальсы и ноктюрны – показывают нам пианиста гениально выразительного и, тем не менее, позволяющего музыке говорить за себя. И хотя Рубинштейн и Горовиц прославились, как интерпретаторы Шопена, гораздо больше, Липатти остается шопеновским пианистом для пианистов.
Eleanor Steber, Dumbarton Oaks Orchestra/William Strickland
CBS: New York (30th Street studio), 7 November 1950
[
Элеанор Ситбер, оркестр Думбартон-Окс, дир. Уильям Стрикленд.
CBS: Ною-Йорк (студия на 30-й стрит), 7 ноября 1950.]
Из произведений всех американских композиторов чаще прочих исполняется «Адажио для струнных», Сэмюэла Барбера, представляющее собой инструментированную заново вторую часть его струнного квартета си минор, и ставшую после похорон президента Рузвельта национальной музыкой поминовения усопших, а в фильме Оливера Стоуна «Взвод» и плачем по павшим на Вьетнамской войне.
Барбер (1910-1981) был отставшим от своего времени романтиком, чей патрицианский стиль и жестикуляция принадлежали к поре «американской пасторали», которая предшествовала двум мировым войнам и натиску модернизма. Безмерно мелодичный, он сочинял длинные, словно изгибающиеся дугой темы, спорившие с рваными городскими ритмами родившихся не многим позже него Копленда и Бернстайна, – не говоря уж об аскезах атонализма.