Мафия СС

«После того как он оказался втянутым в сети Швенда — Альтмана, молодой статист из Германо-перуанской торговой палаты был выжат как лимон: игра в переписку продолжалась между Лимой и Ла-Пасом, а реальные платежи осуществлялись в перуанский «Банко популар» наивным Шнайдером-Мерцком… На сцене появился третий мошенник, некий Гольц, также бывший эсэсовец, проживавший на высоте 3800 метров на берегу озера Титикака. Он знал как свои пять пальцев укромные тропинки, по которым его джип мог нелегально проникать в Боливию. В телеграммах и телексах между сообщниками применялся условный язык: «двадцать тонн леса» означало 20 тысяч долларов. Перед окошечками № 11 и 17 центрального почтамта в Лиме происходили секретные встречи, в ходе которых совершался обмен маленькими пакетами, туго перевязанными бечевкой…»

— Несомненно, молодой Фолькер еще счастливо отделался, — заметил я своему другу. — В иных обстоятельствах два сообщника-эсэсовца немедленно ликвидировали бы свидетеля, знавшего так много… Однако дело происходило осенью 1971 года, то есть семь месяцев спустя после подписания судебного соглашения между Францией и ФРГ о выдаче военных преступников. Кроме того, 1 апреля того же года боевиками, прибывшими из-за океана, был убит консул Боливии в Гамбурге Кинтанилла, бывший шеф боливийской секретной службы, специалист по пыткам и один из убийц Че Гевары. По этому поводу Беата Кларсфельд сообщила в своей последней книге, что прах дипломата-полицейского был доставлен в Ла-Пас на борту почтового самолета «Люфтганзы» под присмотром Клауса-Георга Альтмана, родного сына Барбье!

Прежде чем вернуться к Барбье, я должен напомнить об одном интервью, взятом осенью 1971 года журналистом Петером Нишком и репортером из Мюнхена Гербертом Джоном. Простодушие и непосредственность, с которыми Швенд отвечал на их вопросы, могут изумить, однако его развязный тон, а зачастую слишком цветистый слог составляли, по-видимому, суть нового персонажа по имени Федерико, роль которого он играл: наглеца, который требовал от европейских адвокатов возвращения того, что осталось от его баснословных доходов от контрабанды во время войны. Когда Нишк и Джон подошли к критическому вопросу — был ли он главным распространителем 200 миллионов фальшивых фунтов стерлингов, — он с готовностью согласился.

— Не имела ли эта операция двойной цели: вызвать экономический хаос во вражеском государстве, обеспечив одновременно приток валюты в «третий рейх»?

— Совершенно верно!

— Похоже, что вы блестяще провели эту акцию.

— Ода!

— Как вам удалось завоевать доверие руководителей рейха? Как вы попали в СС и стали штурмбаннфюрером СС?

— Сначала я работал на СД и армейские службы. Лично я не был связан с производством фальшивых денег, я занимался только их распространением.

Швенд признался также, что создал банк по обращению фальшивых денег во франкистской Испании, в «стране в высшей степени приятной и симпатичной». Его подручными были Джордж Шпиц[60], бизнесмен из Мюнхена, и баварский банкир Алоиз Мьедль. Они частенько наведывались в Амстердам в сопровождении своих жен, чтобы покутить и… согласовать детали операции «Бернгард».

— Какова была для каждого из вас доля участия, герр Швенд?

— Мой первый взнос составлял примерно 200 тысяч долларов, настоящих долларов, должен вам заметить. Вклад моих компаньонов состоял из произведений искусства, взятых из весьма известной галереи старинных шедевров. Позднее Мьедль приобрел даже репутацию известного торговца картинами.

— Вот это компания!

— Но я, увы, остался в дураках, будучи единственным, кто вкладывал наличные деньги. Два моих компаньона меня обжулили. До сих пор я не получил ни гроша из вложенных капиталов. Картины, купленные на мои деньги, оказались как бы случайно в Париже у некоего Хошхильдта в тот момент, когда союзники заняли Францию… Я не знаю, шла ли речь о банке или о картинной галерее, а вот Мьедль и Шпиц прекрасно отдавали себе отчет в том, что творили. Между тем Шпиц умер, а я все пытался вернуть обратно либо картины, либо вложенный капитал. Наконец я вынужден был обратиться в суд. Процесс против Мьедля состоялся в Цюрихе. Все, что мне удалось возвратить, — это 50 тысяч швейцарских франков, сумму, которую я лично одолжил ему.