Маг. Биография Паоло Коэльо

Я живу в ужасной атмосфере, в УЖАСНОЙ! Я уже не выдерживаю разговоров про тюрьмы и пытки. В Бразилии больше нет свободы. Поле моей деятельности — под прессом дурацкой цензуры, так ее растак.

Я прочел дневник Ламарка. Я восхищен им, ведь он сражался за свои убеждения — не больше не меньше. Сегодня, однако, я вижу в прессе унижающие его комментарии — и хочется выть и кричать. Я стал настоящей сволочью. И обнаружил в собственном дневнике бескорыстную и большую любовь, любовь поэтическую и жизнеутверждающую — ту, которую газета называет «зависимостью от террориста его возлюбленной». Я обнаружил в себе другого человека — предельно критичного по отношению к самому себе, предельно честного с самим собой — и отстаивающего идею, с которой я не согласен.

Правительство пытает, а я боюсь пыток, боюсь боли. Сердце мое теперь стучит слишком сильно, поскольку эти строки выдают меня. Но я должен писать, все вокруг — сплошное дерьмо. Все мои знакомые или уже были арестованы, или подверглись избиениям. И никому за это ничего не сделали.

Я всегда жду, что однажды с обыском придут в мою комнату и найдут эту тетрадь. Но Святой Иосиф хранит меня. Сейчас, когда написаны эти строки, я знаю, что буду жить, вздрагивая при каждом стуке, но мое молчание долго продолжаться не могло — мне необходимо было излить душу. Я буду печатать на машинке — так быстрее. Надо спешить. Чем раньше эта тетрадь исчезнет из моей комнаты, тем лучше. Я очень боюсь физической боли. Боюсь снова оказаться арестованным, как это уже случалось. И хочу, чтобы это никогда больше не повторилось, поэтому стараюсь даже не думать о политике. Я могу не выдержать. Но я буду сопротивляться. До сего дня — 21 сентября 1971 года — я боялся. Но сегодня исторический день, или, как знать — историческими станут лишь несколько часов. Я освобождаюсь от оков, в которые сам себя заключил, под действием могучего аппарата подавления.

Мне было трудно писать эти строки. Повторяю, чтобы не обманывать себя, когда буду перечитывать этот дневник в надежном месте, лет этак через тридцать. Но теперь — кончено. Жребий брошен.