— Истинно, истинно реку вам, дети мои: придет час, и все мы сляжем. Представьте, что вы в агонии. В больничной палате ваши бледные, потрясенные родственники. Столик завален уже ненужными лекарствами. И вы наконец понимаете, насколько слабы. Вы униженно признаете свое бессилие. Какая вам польза в этот фатальный час от славы, денег, автомобилей, роскоши? К чему все это, если в конце с вами будет только Создатель? — Его воздетые руки со сжатыми кулаками казались двумя деревянными башнями. Падре Руффьер взывал, будто охваченный божественным гневом: — Оставьте все, дети мои! Отриньте все!
Но его слова отнюдь не были призывом к социализму. И не только потому, что перед ним стояли дети из самых обеспеченных семей Рио-де-Жанейро. Колледж Санто-Инасио славился своими консервативными политическими взглядами, там все время показывали фильмы о расстрелах на кастровской Кубе, чтобы подростки не сомневались в «кровавой природе коммунизма». Да и сам падре Руффьер любил рассказывать, как бежал из Колумбии, «спасаясь от коммунистов» (он имел в виду народное восстание, вспыхнувшее в Боготе в 1948 году, его называли «Боготасо»). И теперь мальчики испуганно переглянулись, а священник выдержал паузу и вернулся к образу ада. Он упирал на то, что страдания грешников будут вечными:
— Ад — он как океан, что у нас перед глазами. Представим себе: раз в сто лет прилетает ласточка и уносит каплю воды. Ласточка — это ты, океан — наказание за твои грехи. Ты будешь страдать миллионы лет, но однажды океан опустеет. И ты скажешь: все, это конец, теперь я смогу успокоиться. — Падре Руффьер сделал эффектную паузу и продолжил: — А Создатель улыбнется в вышине и изречет: это лишь начало. Будут новые океаны, и так будет вечно. Ласточка осушает, а я наполняю вновь.
Весь остаток дня эти слова звучали в голове Пауло. Он бродил по лесу, пытаясь утешиться красотой природы, но она не могла заглушить страшные слова проповедника. Перед сном Пауло записал в тетради, какую пользу принесло ему уединение в духовном приюте:
Здесь я полностью забыл о мире. Забыл, что мне грозит провал по математике, забыл, что футболисты Ботафого оказались на чемпионате впереди всех, забыл, что на будущей неделе поеду на остров Итаипу. Но я чувствую, что с каждой минутой забвения я учусь лучше понимать мир. Я возвращаюсь в мир, которого не понимал, который ненавидел — но уединение помогло мне понять и полюбить его. Здесь я научился видеть красоту в каждой травинке и каждом камне. Короче говоря, я научился жить.
Важнее всего было то, что он возвращался домой, обретя благодетельный дар. Несмотря на все последующие взлеты и падения, он станет теперь для Пауло великой путеводной звездой: будущий писатель обрел веру. И даже его родители, уже потерявшие, кажется, надежду загнать мальчика в какие-то рамки, воспряли духом, увидев Пауло, которого им вернули иезуиты.
— Мы счастливы, что ты наконец на верном пути, — радовалась Лижия.
Обращение сына в истинную веру стало тем звеном, которого им не хватало для семейной гармонии, потому что материальная составляющая мечты Педро Кейма Коэльо наконец стала реальностью: несколькими месяцами раньше семья переехала в новый розовый особняк, построенный, как с гордостью утверждал отец, его собственными руками. Правда, переезд состоялся немного раньше полного завершения строительства, и еще какое-то время семья жила среди банок с краской, ванн и умывальников, загромождавших проходы. Но дом получился замечательный: в нем были и столовая, и гостиная, и общая комната, и мраморная лестница, и терраса, а при каждой спальне имелась отдельная ванная. Зимний сад, устроенный во внутреннем дворе, оказался таким просторным, что Пауло потом даже подумывал проводить в нем театральные репетиции.