Крылья отнесли его на приличное расстояние, более десятка лиг. За то время, что он летел, крик повторялся несколько раз, и в последний из них, помимо беспокойно-хрипящих ноток, Рен уловил отчётливое:
— У-У-УБЬЮ-У-У!
И вскоре он разглядел источник звука. Она стояла посреди широкого поля, под тенью мрачных туч, окружённая стаей воронья, она металась, обезумев из стороны в сторону, валялась по земле и всё это время продолжала вопить.
— УБЬЮ! УБЬЮ! УБЬЮ!
Позади обезумевшей женской фигуры шёл караван. Холёные лошади, крытые массивные деревянные повозки, и люди… а люди ли? Со светящимися в этом мраке красными глазами, в тёмных доспехах, у некоторых были за спиной косы, у некоторых в руках зажаты молоты. Там есть и женщины, и старухи в тёмных мантиях, скрюченные, едущие на повозках… из провалов их глубоких капюшонов на мир смотрят пылающие красной дымкой глаза, а в руках зажаты тёмные посохи с черепами на верхушках. И среди всего этого безобразия смеялись дети… о да, они там были тоже… резвыми тенями они резво мелькали среди высоких колёс повозок…
Женская фигура перестала метаться на земле. Напряглась. Посмотрела в одно сторону. В другую и вдруг подняла голову вверх и белёсыми глазами уставилась точно на Рена. Улыбнулась. Улыбнулась так, что губы посинели от натуги и на лице проступила каждая косточка черепа, и эта полубезумная улыбка продолжала сиять тёмным провалом рта с мелкими, бритвенной острыми серыми зубами.
Она была чем-то даже красива. Полуобнажённое тело, груди и пах закрывают лишь лоскуты ткани, на ключице блестит амулет из почерневших капель прокажённого серебра. Волосы длинные, но столь грязные, что прилипли к телу, и среди волос выделяются два длинных эльфийских уха… у неё пепельная неживая кожа, у неё босые почерневшие от грязи ноги, и безумная улыбка не думает гаснуть.
Она подняла руку, и длинным пальцем с изломанным ногтем указала точно на Рена, и стая воронов, что кружила над поляной, тут же встрепенулась, и устремилась за магом. И чем ближе они подлетали, тем больше становились, с земли они казались совсем небольшими, но лишь казались…
Рен потратил остатки сил просто чтобы сбежать, все последние крупицы дара перевёл в поддержание крыльев, но даже так один из наиболее шустрых воронов оторвал у него кусок мяса с незащищённого бедра, а другой рассёк лицо, превращая высокородное дворянское личико в кровавую кашу. Стая отпустила Рена только на подлёте к Прамонду, там же его покинули силы. Он рухнул где-то посреди ремесленного ряда, неприятно приземлившись на проходившего мимо крепкого старичка. Старик заорал что-то бранное, и хотел было приложить Рена весомым таким кузнечным молотом по головушке… но увидел его окровавленное лицо и тут же замер, исторгнув из себя новую волну ругательств.
Вокруг происшествия росла толпа. Что-то вопили женщины. А за плечи Рена вдруг схватили стражники. Он пытался им что-то объяснить, но растёкшиеся по лицу губы с трудом шевелились.
Глава 5 — Обучи меня магии, ирод!
Обучение Тодда как-то сразу не задалось. И не то, чтобы он не старался, напротив — он пылал желанием познать неизвестную силу внутри себя, стать кем-то более… значимым. Но не получалось, не получалось от слова – совсем.
В первый день их поселили вместе, добрая Мари выделила им узенькую комнату одну на двоих, с двумя небольшими кроватями. И сразу же оказалось, что жить в одной комнате с другом – это не то же самое, что просто дружить и изредка видеться.
Утром они спускались в лекционный зал, где, сидя на узких дубовых скамьях слушали речи до невозможности нудного мага – Агюста. Этот длинный хрен всегда вещал очень медленно, подбирая слова и выдавая их тягуче, будто с ленцой. Из-за такой подачи Тодд никак не мог вникнуть в суть, и всё зевал, засыпал… а может в его недосыпе был так же повинен рыжий Чак, что во сне постоянно сопел, что-то нечленораздельное ворчал, а иногда ходил по комнате кругами, залазил на тумбочки, ложился на кровать Тодда… и всё это во сне. Тодд как заботливый друг по началу останавливал Чака, подхватывал за плечо и укладывал обратно на кровать, а тот вечно хватал его за руки и никак не хотел отпускать, бормоча что-то про матушку. Вскоре Тодд перестал укладывать этого рыжего спящего ходока и старался абстрагироваться, закрыть глаза, уснуть… но не получалось.