Маг и его кошка

Отмытые от серой грязи патлы оказались темно-каштанового цвета, на теле обнаружилось с десяток застарелых отметин от кнута и множество синяков и ссадин, а при виде еды у мальчишки сделались такие безумные глаза, что я бы поостерегся становиться между ним и зажаренным на вертеле поросенком.

– Обожрешься – стошнит, – предупредил я его, но он не внял.

Рассказывал Зигфрид профессионально: умело давил на жалость, но не переигрывал. То шмыгал носом и делал умильные большие глаза, то переходил на трагический шепот или хриплый крик. Трясущиеся от жадности руки в потеках жира и ярость, с которой мальчишка впивался в мясо, только работали на образ несчастного сиротинушки.

Впечатляющее вышло выступление. Глаза Франчески подозрительно блестели, и даже Тильда с Ринглусом притихли, слушая, как Зигфрид вспоминает свое тяжелое детство.

Прерывающимся от рыданий голосом невинное дитя поведало, как почти год выживало на стыке Изнанки и человеческого мира. Как способность оборачиваться чудовищем становилась то подспорьем, то проклятьем в борьбе за место под солнцем.

Дальше шла душераздирающая история встречи с культистами. Плен, издевательства и тайная продажа на Арену.

На Арене Зигфрид (а точнее Камбрийский монстр – под этим именем его звериная половина фигурировала на афишах и в списках букмекеров) поначалу прижился. Тварь, в которую он превращался, с одинаковой легкостью рвала на части хищных зверей и вооруженных гладиаторов. Толпа ревела и бушевала в восторге от кровавого зрелища. Но новизна прошла, и постоянные победы приелись зрителям. Тогда распорядитель и решил, что пора научить мальчишку сдерживать свои кровожадные порывы.

– А я не могу так, – зашмыгал носом детеныш. – Я, кады оборачиваюсь, опосля ничего не помню. Ничегошеньки.

– Не помнишь или не хочешь помнить? – насмешливо спросил я, заслужив полный молчаливой укоризны взгляд со стороны Франчески.

Сеньорита любит жалеть убогих.

– Не помню, – буркнул Зигфрид. И отодвинулся подальше.

В самый угол.

– Какая удобная разновидность беспамятства. Отпускаешь погулять свою тень и ни за что потом не отвечаешь.

Безошибочным чутьем дикого зверька этот стервец выделил из четверых взрослых рядом самого жалостливого. Выразительно посмотрел на сеньориту и всхлипнул.

– Элвин! – возмущенно воскликнула Франческа. – Зачем ты так? Он же совсем ребенок.

Я раздраженно повернулся. Смешно, честное слово.

– Сеньорита, не лезьте в дела, в которых ни гриска не понимаете. Если так хочется поплакать над печальной историей, сделайте это в уголочке.

Зря я это сказал. Как будто забыл, какой она становится, когда защищает других.

– У тебя совсем нет сердца.

– Зато есть мозги. – Я ухватил мальчишку за подбородок, заставляя поднять голову: – Скольких ты убил?

Он посмотрел на меня взглядом умильного щеночка, за что получил оплеуху.

– Я тебе не сердобольная дамочка. Скольких?

Мальчишка отвел глаза:

– Четверых.

– А если подумать и вспомнить как следует?

Вот теперь в черных глазах мелькнула злость. Настоящая, не то что все эти дешевые ужимки.

– Не помню. Больше двадцати, – даже голос мальчишки погрубел и охрип, стоило ему бросить притворяться.

– Людей?

Кивок.

– А фэйри?

Он помолчал, потом выдавил:

– Восемь точно… может, больше.

– Вот такой милый ребенок, – прокомментировал я, обращаясь к Франческе. Девчонка слушала, прижав ладонь ко рту, словно пыталась удержать внутри крик.

– Ты… тоже убийца, – выдавила она.

– Верно подмечено, сеньорита. Рыбак рыбака…

Я снова повернулся к мальчишке. Тот, перестав изображать ласкового щеночка, как-то резко распрямился и даже словно раздался в плечах. Острые локти больше не казались трогательными, в движениях проявилась опасная, гибкая сила.

Талант же! Вот как он это делает?

– Что запускает трансформацию?

– По-разному. Когда злюсь. Или больно. Или обидно.

– А обратную?

– Не знаю. Я не помню… правда не помню, ваша милость. Когда прочухивался, так меня Пит всегда полосовал. Потом с неделю пластом лежишь, рука у Пита тяжелая… – он снова шмыгнул носом.

– А до Арены ты как приходил в себя?

Зигфрид зажмурился и прошептал едва слышно:

– На трупах, ваша милость.

* * *

Несмотря на весь спектакль, он все-таки был жертвой своего опасного таланта. Но жалеть его я не собирался.

Так же, как не собирался вышвыривать за дверь, чего Зигфрид, похоже, всерьез опасался после своих откровений.

– Мальчишке нужна дисциплина, – сказал я Ринглусу после того, как отнес осоловевшего от сытного ужина малолетнего убийцу в кровать. – Пусть учится владеть собой.

– Это возможно?

Я пожал плечами:

– Подчинить свою тень? Не знаю. У меня получилось. У других Стражей тоже. Хотя насчет Фергуса еще вопрос, кто кого подчинил.

Легкий скрип половиц со стороны двери заставил обернуться. Ну точно – как и думал.

– Франческа, хватит подслушивать. Иди сюда.

Она приблизилась, крадучись на мягких лапах. Готовая в любой момент сорваться и выскочить. Как будто ее кто-то собирался гнать или бить.

Кошка…

– Что для этого нужно? – спросила Тильда.

– Понятия не имею. У всех было по-разному.

– А у тебя?