Маг и его кошка

Сам он тоже юрист. Стряпчий[22], и не считает зазорным подобный труд, несмотря на принадлежность к аристократии.

– Ведь нет ничего позорного для небогатого дворянина в том, чтобы служить в армии, мисс Ваноччи. Чем труд стряпчего хуже?

Я ошиблась с возрастом. Томасу уже двадцать пять. Он из той породы мужчин, что очень долго кажутся мальчишками.

У него уютный двухэтажный коттедж на тихой улочке Рондомиона. Черепичная крыша, флюгер в форме парусника, плющ по серой стене. А через два дома вверх по улице – маленькая булочная. От нее всегда тянет свежей выпечкой.

– Простите, когда я стесняюсь, начинаю нести всякую ерунду.

– Это вовсе не ерунда, сеньор Бакерсон. Мне очень интересно.

Он расцветает в улыбке:

– Правда? Хорошо, а то я боялся, что надоем вам. Расскажите что-нибудь о себе.

Я придумываю себе биографию. Даже не придумываю – краду у Лоренцо. Думаю, он бы не обиделся. Мой муж готов был подарить мне весь мир, что ему такая малость?

Нет больше Франчески Рино, бывшей дочери герцога, как нет и рабыни злого чародея. Есть Франческа Ваноччи – незаконнорожденная, но любимая дочь сеньоры Ваноччи из купеческой семьи и сеньора Алруни – небогатого аристократа. Отец позаботился дать ей достойное образование, но не пожелал признать или ввести в семью.

Делаю паузу и смотрю на Томаса испытующе, готовая к презрению или потере интереса.

Я назвалась бастардом. Знакомство сомнительной ценности.

Особенно для молодого дворянина.

На его лице все так же цветет простодушный восторг. Неужели его совсем не волнует мое происхождение?

Ну в самом деле: он же не собирался жениться на первой встречной, не зная ни ее происхождения, ни богатства. Что я себе напридумывала?

А если не собирался жениться, то зачем так искренне выказывает интерес к молодой девушке? Или за всеми этими ужимками бестолкового щенка прячется самонадеянный соблазнитель?

– А хотите, я покажу вам лучшую пекарню в Рондомионе? – предлагает похожий на тряпичного медвежонка соблазнитель.

Элвин

Я проводил с Франческой много, очень много времени.

Мне нравилось наблюдать, как она сидит, небрежно поджав ногу – поза, мало допустимая для воспитанной леди, но у нее получалось даже изящно – при этом вышивает или увлеченно листает книгу. Как откидывает назад тяжелые, густые локоны – приходилось бороться с желанием дотронуться до них, провести рукой по каштановым волнам в золотистых искрах, пропустить пряди меж пальцев. Я помнил, какие они на ощупь – не струящийся шелк Исы, скорее уж мягкое руно…

И эти ямочки на щечках… Я специально смешил ее, чтобы лишний раз их увидеть.

И взгляд снизу вверх сквозь полуопущенные ресницы. Притворно-смиренный – горе тому, кто поверит его обманчивой кротости.

Проклятье! Мне не надоедало смотреть, как она делает самые простые вещи. Прихлебывает из кружки отвар. Расчесывается. Грызет кончик пера перед тем, как выплеснуть на чистый лист бумаги очередной поэтический эксперимент, чтобы чуть позже изорвать его в клочки и отправить в урну. Сеньорита скрывала от меня свою страсть к стихосложению, а черновики рвала или сжигала, но я как-то выкрал парочку и прочел. Что-то про кровь-любовь и розы с морозами.

Это было так… мило. Смешно и мило.

Совершенно не хотелось глумиться.

Оказалось, что она играет в шахматы, и играет совсем неплохо. Идеальный партнер – достаточно сильный, чтобы заставить меня поломать голову, но недостаточно опытный, чтобы выигрывать слишком часто.

Забавно, но хоть сеньорита и ненавидела связавший нас артефакт, она полюбила оборачиваться кошкой. Возможно, так ей было теплее. Зима вышла на редкость лютой и снежной для Дал Риады. Почти как во фьордах Ундланда.

Она настолько свыклась со своей кошачьей половиной, что порой даже приходила ко мне на колени в этом облике. Сворачивалась клубочком, со снисходительным высокомерием щурила глаза, не выпрашивая, но требуя ласки. Так, как умеют это делать лишь кошки. Я запускал пальцы в густой мех или чесал ее за ушком.

Единственная форма близости, которой она дозволила быть между нами.

Я старался не думать о странности этой то ли дружбы, то ли пародии на семейную жизнь. Словно слишком пристальный взгляд мог разрушить что-то хрупкое, но бесконечно важное…

* * *

– Зачем я здесь, Элвин?

По ее лицу я сразу понял: сейчас начнется один из тех «серьезных разговоров», которые я искренне ненавижу.

– Уточните вопрос, сеньорита.

– Зачем я в твоей жизни?

Я пожал плечами:

– Зачем вообще все вокруг? Философия – это не ко мне.

– Когда ты забрал меня из дома отца… После всех тех обещаний и зловещих намеков я ждала чего-то ужасного. Насилия, пыток, издевательств…

– Хочешь сказать, что тебе не хватает издевательств? Хорошо, сегодня за обедом не получишь сладкого.

Но сбить ее с настроя было нелегко.

– Ты понимаешь, о чем я. И ведь дело не в доброте. Я знаю, что ты умеешь быть по-настоящему жестоким.

– Я не понял, леди. Это – скрытая просьба выпороть вас розгой по примеру папаши Рино?

– Почему ты не мстишь?

– Мстить? О боги, за что? Вы про тот идиотский розыгрыш? Да я уже и забыл про него.

Франческа привычным движением оттянула ошейник на горле: