Магадан — с купюрами и без

Когда в гараж входил, он оставил открытой маленькую створку двери гаража, подпер палочкой. Если двигатель запускаешь, должна быть циркуляция воздуха, приток кислорода, это каждый водитель знает. Многие на выхлопную трубу специальный отводной шланг прилаживают, ядовитый выхлоп уходит наружу. И у него такая труба была, да помещение проветривать требовалось. Вот и раскрыл дверцу на распорочку. Небольшая, аккуратно выструганная палочка, как ею не поиграть? Так думалось собаке, когда увязалась за хозяином и пришла в гараж. Стоя на задних лапах, палочку в зубах подержать — все равно что сахарную косточку.

Может быть, для нее хозяин приготовил? — раньше-то любил бросать апорт повыше и подальше, она бежала с лаем, радостная, упружа мышцы, отбивая ритм хвостом. Теперь ее никто не ждал, не наблюдал за ней, не поощрял ее, а самой для себя стараться — не каждому придет в голову.

Схватила она палочку, а что дальше делать, не ведает. Дверь гаража плавно закрылась. От хозяина никаких команд не поступало. Он сидел в кабине и гонял двигатель, по слуху стараясь понять, что тому, болезному, нужно. Конечно, он не знал, что дверь закрылась, и не собачьего ума ее раскрыть. Двуокись углерода не имеет ни запаха, ни вкуса, распознать без прибора невозможно. Опасность реальная, каждый год гибнут люди. То ли их не учат, то ли еще что. Беспечность, может быть. Но гибнут не только беспечные, но и конструктивные, обстоятельные, добрые по натуре.

Двигатель работал и работал, пока не заглох. А чтобы яд, что в выхлопных газах, подействовал, достаточно четверти часа.

Вечер наступил, а хозяина нет. Ночь. Пошла Ия искать. Фонарь взяла. До гаража доходит, а он закрыт. Утром продолжили поиски, ворота сломали спереляху, хотя они бы и без того раскрылись. Машина на месте, и водитель мертвый. Машину продала, конечно: такое время, что спрос стабильно превышал предложение в несколько раз. Большие деньги не взяла, но и своего не упустила.

Трудно в хозяйстве без мужика — лампочку сменить — и то соображение надо иметь. А что поделать? Надо жить, другой жизни не будет. Собачку там же и нашли, в гараже. Мертвую.

Не один месяц прошел, открывает Ия дверь — на работу идти, а перед дверью она сидит, собачка. И вид у нее такой, что словами не описать. Глаза большие, такие и у людей-то редко бывают. Рот дрожит, и, кажется, вот-вот заговорит. А хвост колотится — ну прямо двести ударов в минуту.

И вдруг встает она на задние лапки, открывает рот и тонко скулит: «И-и-я! И-я». Так тонко и звонко, словно ее режут. И слезы текут из глаз.

— Да что ты, родная? Я ж тебя не виню. Иди сюда, не бойся.

И ну ее, тискать, собачонку, чуть ли не с ложечки кормить.

И проснулась.

Заноза

Запнулся, упал на ровном месте. На дворе ранняя осень, еще не докатилось до первого снега и гололеда. Приложился левой рукой к шершавой поверхности тротуара, выложенного кирпичными плитками. А справа, должно быть, для симметрии, порвал куртку в районе живота.

Как-то так запереживал, будто сердце ушиб. Хотя и обошлось почти без боли. Но обидно и стыдно.

Пришел на работу, спрашиваю, нет ли в аптечке йода. Нет. Ну, тогда перекиси.

Перекись есть. Но это не самое эффективное средство, — сказала Ия. Оживилась, глаза затуманились, но сквозь туман костер горит. Не дать женщине выговориться — не гуманно: взорваться может. Особенно если ей 76 лет. В эти годы рука не поднимается описывать ее ручки-ножки. И сноп волос. Приходится аппелировать исключительно к уму и эрудиции.

Что ж, развесь уши, слушай. Вот только палец обработать. Капнул перекисью на ссадину: шипит. Слышно, как микробики дохнут миллионами. Тем временем Ия разражается устными мемуарами наподобие Ираклия Андроникова. Мол, была с ней в юности такая неосторожность — загнала под ноготь занозу. Больше сантиметра длиной. Сгоряча подумала: пройдет. Заживет дней через десять, если не нагноится. Но чудес не бывает, пришлось обращаться к ветфельдшеру на центральной усадьбе. Он лошадей лечил, коров, овец, частенько и людей выхаживал. Говорил с ними, как с бессловесными коровами, не дожидаясь ответа.

А палец у Ии разбарабанило, пульсирует болью. Похоже на то, как буянит больной зуб. Обступили ее со всех сторон образы военного детства: героям-комсомольцам, а их подвиги тогда в школе изучали, немецкие захватчики загоняли иголки под ногти, чтобы те выдали военную тайну. Такое было и в Гражданскую войну. Кто у кого списал?

Комсомольцы терпели боль и тайну не выдавали. А им на спине штыками вырезали звезды. Ия тоже не выдала бы тайну, случись подобное. Хотя и боль нечеловеческая.

А распухший палец вдруг обрел дар речи, заорал что-то несуразное. Вроде бы по-немецки: ахх-тунг-нг, ахх-тунг-нг! Она терпит. Женщина, одно слово. Ведь рожают же в муках, у какой один, а у какой двадцать их, ребят. Роди, роста, жалей. Палец еще больше распух и стал напоминать запеленатого орущего благим матом младенца.