Магдалина

Привратник улыбнулся Марьяне в знак того, что признал ее, но тут же поспешил сказать, что Д. здесь нет, но есть М., который, кажется, уже изрядно того… Марьяна прошла в ресторан, а оттуда в бар, где увидела нависший над стойкой знакомый горбоносый профиль актера М. Он был один, в чем и признался Марьяне, когда она села рядом и заказала чашку кофе. – Я сегодня выступаю без ансамбля… Сам бля… Один бля… Вот сегодня отснялся, ночным поездом в Москву, там завтра спектакль отыграю, ночным опять сюда на съемки – и так вся жизнь!.. Разве это жизнь?.. Давайте выпьем!.. Кирюша, организуй брют!.. Извлеки бутылочку из холодильника, сделай для меня, будь ласка!.. М. ничего не хотел. Он просто пил, целовал ей руки и говорил, что нет ничего хуже актерской жизни, которая вытягивает из человека все соки, оставляя взамен набитую спесью, обидами, завистью и чужими словами оболочку. Говорил, что сам терпеть не может смотреть спектакли в других театрах, потому что через четверть часа после поднятия занавеса уже понимает, кто в труппе с кем спит, кто кого ненавидит, а кто вообще забыл, когда последний раз выходил на сцену трезвым. Они просидели в баре до закрытия, а когда вышли на улицу, М. остановил такси и, глядя Марьяне в глаза тяжелым остановившимся взглядом, попросил, чтобы она проводила его до поезда. При этом он держал ее руку в своих опухших теплых ладонях, и прикосновение гладкой, пропитанной алкоголем кожи было неприятно Марьяне. Но она все-таки села в машину, они заехали в гостиницу, где М. должен был переодеться в дорогу и захватить кое-что из вещей. Он хотел, чтобы Марьяна поднялась с ним в номер, но таксист стал возражать, говоря, что у него кончается смена, и тогда М. поднялся один и быстро спустился, держа в одной руке плоский кожаный чемоданчик, а другой сжимая жужжащую заводную бритву и елозя ей по двойному, заплывшему жиром подбородку. Марьяна проводила его до поезда, а когда они шли по платформе, она вдруг увидела в окне купейного вагона профиль Д. Сквозь пыльные двойные стекла он смотрелся как барельеф на стершейся от времени серебряной монете. А напротив Д., отделенная от него лишь букетом тяжелых махровых астр и блестящим горлышком нераспечатанной шампанской бутылки, сидела какая-то женщина, чье лицо было скрыто пышными, взбитыми в мелкий каракуль, волосами. И в тот миг, когда Марьяна с качающимся и почти висящим у нее на плече М. поравнялись с этим окном, Д. вдруг чуть повернул лицо и их глаза встретились. Да, их разделяло двойное пыльное стекло, но она до сих пор помнит, каким быстрым вороватым торжеством блеснули его темные расширенные зрачки и как он медленно сморщил и распустил в едкой усмешке гладко выбритые губы. Марьяна почти насильно втолкнула М. в дрогнувший тамбур, тылом ладони стерла со щеки его прощальный поцелуй, а когда вагон медленно проплывал мимо, увидела, что М. уже стоит в дверях купе и, указывая пальцем в стекло, что-то говорит обернувшемуся к нему Д.

И все-таки Марьяна сделала еще одну попытку, но совсем в другом смысле, вовсе не для того, чтобы поступить, стать актрисой, а потом мотаться по провинции и выезжать на гастроли в окрестные деревни, где перед спектаклями в холодных бревенчатых клубах актеры согреваются портвейном и водкой, а во время представлений обрывают плюшевые кулисы и сбивают фанерные щиты декораций с изображенными на них “окнами в сад”. – Да-да, я согласна с М., если ты не первый в этой профессии, то ты – последний, – говорила она Валерию, сидя в кресле и ввинчивая фильтр сигареты в длинный резной мундштук, – это был страшный вечер, я никогда не забуду, как шла по платформе, натыкаясь на носильщиков, толкавших свои тележки навстречу прибывающему составу, как искала в кошельке двушку, чтобы позвонить по единственному телефону, оставленному мне еще в Керчи какими-то оборванными туристами, на сутки остановившимися в дощатой времянке в глубине нашего сада… Это было года за два до моего приезда, и я даже не думала, что кого-то застану по этому телефону, но мне было совсем некуда деваться, потому что метро уже закрыли, а денег на такси у меня уже не оставалось, была только мелочь, которую я высыпала на ладонь, чтобы отыскать эту самую двушку, от которой, как мне тогда казалось, зависит, доживу я до утра или нет…

Когда она замолкала и начинала машинально шарить по карманам халата в поисках зажигалки, Валерий мягко брал ее руки в свои ладони и осторожными движениями высвобождал из ее пальцев мундштук, говоря, что курить сейчас не стоит, потому что все ее чувства должны быть предельно обострены.

– Да-да, конечно, – кивала Марьяна, – на чем я остановилась…

– Вы искали двушку, чтобы позвонить, – напоминал Валерий.

– Двушку?.. Ах да, конечно!..

ГЛАВА …