Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

Междоусобная ненависть, противоположные мнения, этническая вражда и взаимные подозрения разделяли Магеллана и многих его спутников – но все они жили одной и той же поразительной корабельной жизнью: под парусом в море, в утлых суденышках, их одежда гнила, канаты истончались, вода портилась, а еды становилось все меньше. В таких условиях выживание зависело от сотрудничества. Чувство товарищества, которое позволяло меньше обращать внимание на неблагоприятные обстоятельства, усиливалось обширностью моря, опасностями на берегу и враждебностью стихий. На всех кораблях люди были уже на пределе. Экипаж каждого из них все еще мог действовать по собственному усмотрению, как и произошло при выходе из пролива, когда «Сан-Антонио» разорвал построение и дезертировал. Но парадокс неблагоприятных обстоятельств в том, что они часто усиливают решительность, как боль способствует выработке адреналина.

О состоянии самого Магеллана можно отчасти судить по документу, в котором он требовал от офицеров высказать свои мнения по вопросу продолжения миссии[583]. Это психологически обезоруживающий текст, по любым стандартам от него веет беспокойством. Нет никаких причин сомневаться в его подлинности. Андрес де Сан-Мартин сохранил свой экземпляр во время всего перехода через Тихий океан, после чего документ попал в руки взявших его в плен португальцев, а затем в лиссабонский архив, где примерно через 20 лет его скопировал официальный хронист Жуан де Барруш, как правило достойный доверия. В 1755 году оригинал погиб при землетрясении. «Я чувствую, – признается Магеллан офицерам, – что все вы считаете ошибкой мое желание продолжать путь, потому что вы думаете, что мы не успеем закончить путешествие, которое начали». За этим следует либо прямая ложь, либо пример поразительного самообмана: «Я такой человек, который никогда не сбрасывал со счетов любые мнения и советы; обо всех своих действиях я сообщал всем подчиненным, не оскорбляя никого». Он признает, что угроза повторения предыдущих инцидентов – смертных приговоров мятежникам в бухте Сан-Хулиан – мешает честному высказыванию противоположных мнений. Затем, впрочем, продолжает угрожать: «Вы плохо служите императору, нашему королю и господину, и нарушаете клятву верности и подчинения, которую дали мне. Поэтому я приказываю вам во имя нашего господина, а со своей стороны требую и рекомендую, чтобы все, что вы считаете наилучшим для нашего путешествия, – продолжать двигаться дальше или возвращаться, – вы поверили мне письменно, каждый отдельно, указав основания и причины, по которым нам следует двигаться дальше или возвращаться, не скрывая ничего по любым причинам, которые могли бы воспрепятствовать вам объявить правду. Ознакомившись с таковыми причинами и мнениями, я объявлю собственное мнение и готовность прийти к заключению относительно того, что мы должны делать».

Язык послания сочетает лесть и угрозы с параноидальными заблуждениями и настолько полным отсутствием самосознания, что его можно считать непритворным. Внутренняя противоречивость документа даже пугает. Резкость, с которой автор с самого начала сообщает, что уже принял решение, вступает в контраст с уверениями в конце письма, где он утверждает, будто готов выслушать советы остальных. Современный читатель не знает, за что бояться больше: за состояние разума капитан-генерала или за жизни тех, кто осмелится ему перечить. Для Магеллана пролив Всех Святых был предметом его надежд, подпитывавших огромные амбиции. Но он не был, как сейчас говорят, «приятным местечком».

Роковые события времени выхода из пролива можно уверенно восстановить примерно в том виде, в котором они разворачивались, хотя и без особой хронологической точности. Все историки, предпринимавшие такие попытки, получали на выходе собственную версию, склоняясь в сторону то одного, то другого из взаимно исключающих источников. Показания свидетелей с обеих сторон разнонаправленны, как корабли, рассеянные бурей. Показания мятежников, полученные на официальном судебном расследовании после их возвращения в Испанию, сжаты и уклончивы. Антонио Пигафетта, как всегда, озабочен оправданием Магеллана и в ключевые моменты отделывается разочаровывающим молчанием. Штурманы, по обыкновению, сосредоточены на фиксации изменений курса, не проявляя склонности к описанию отношений между людьми. Однако один источник нужно считать и откровенным, и проницательным: это показания моряков с «Тринидада», данные португальским властям в Тернате, почти через два года после выхода из пролива. Главный расследователь, местный португальский командир Антониу де Бриту, не собирался мягко обращаться с незаконно вторгшимися в португальские воды испанцами, но и у тех не было причин скрывать правду или отказываться сотрудничать, навлекая на себя пытки. Их рассказ вполне правдоподобен. Поскольку версия Пигафетты, судя по всему, была отредактирована уже после возвращения, показания участников «Тринидада» являются также и первым сохранившимся свидетельством непосредственных участников.