Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

«Я впервые обогнула Землю в одном путешествии через новый пролив, который искал ты, Магеллан, мой капитан, и меня по всей справедливости должны называть “Виктория”. Окрыленная парусами, я выдержала бой с морем и в награду получила славу». Абрахам Ортелий нанес изображение «Виктории» на свою карту «Тихого моря» (Антверпен: Vrients, 1589), подписав на латыни, основном языке своих карт, что на испанском его «обычно называют» Южным морем – Mar del Sur. Огненная Земля представлена здесь частью великого «Неизвестного Южного Континента», существование которого географы того времени предполагали на основании явно неравного соотношения воды и суши на поверхности Земли. Более чем через три четверти века после смерти Магеллана его заявления продолжали воздействовать на картографию: обратите внимание на нереалистичную узость Тихого океана и загадочные, до сих пор неизвестные острова, о существовании которых сообщал Магеллан: Сан-Пабло (здесь остров Святого Петра, к северу от тропика Козерога) и Тибуронес (или остров Акул – слегка к северо-западу). Из собрания карт Дэвида Рамси

Если двигаться от ядра Полинезии, то острова Кука и Общества, Таити и Туамоту вплоть до Мангаревы лежат на знакомой траектории, прямо на пути судов, идущих строго против ветра. Остров Пасхи расположен намного дальше в океане, но при этом находится на продолжении того же прямого водного пути от Фиджи и Тонга через ряд архипелагов. Однако полинезийцы заселили и архипелаги, лежащие не на том же маршруте: Гавайи на севере, Новую Зеландию и Чатем на юге. Это удалось им не в результате бесцельного блуждания по океану, но благодаря сознательным исследованиям и попыткам идти, не считаясь с ветром. Мало-помалу они оказались на столь отдаленных островах, что поддерживать контакты с родной землей стало уже невозможно[611].

Система ветров, позволившая коренным обитателям Полинезии исследовать Тихий океан, дала возможность Магеллану его пересечь. Он двигался фактически обратным маршрутом полинезийцев, сумев лечь на пассаты, дующие от южноамериканского побережья. Они вынесли его на северо-запад. Магеллан никак не мог ожидать, что флотилия пойдет так быстро: иногда штурманы записывали, что корабли прошли до семидесяти лиг за день[612] – возможно, более 200 морских миль[613][614], «и не могли отклониться» из-за «сильных ветров и штормов»[615]. Конечно, Магеллан не мог ожидать и полученных парадоксальных результатов: сама скорость путешествия только подчеркивала его масштаб.

Размеры океана обрекали Магеллана и его команду на беспрецедентные физические и психические страдания: практически невыносимое долгое безостановочное путешествие без каких-либо признаков суши на протяжении четырех месяцев; муки голода; пытка цингой. Постоянные ветры только увеличивали мрачное настроение. Сейчас, когда яхтсмены наслаждаются скоростным путешествием по волнам, ветер дует в спину и пункт назначения становится все ближе и ближе, это трудно себе представить: таковы прелести современного парусного спорта. Но у Магеллана и его экипажей такого утешения не было. Дом становился все дальше, ужасов – все больше, тревога усиливалась, а беспрестанный ветер, постоянно дующий в одном направлении на протяжении нескольких месяцев, заставлял их испытывать величайший страх любого мореплавателя: если даже они переживут голод и болезни, встречу с неведомыми рифами, отмелями и чудовищами, они могут никогда не найти дорогу домой.

История этого путешествия – своего рода негатив традиционных описаний плаваний, в которых враждебные стихии ведут себя агрессивно, но понятно: разрушительные бури, как в рассказах о Синдбаде-мореходе, мертвый штиль, что выпал на долю Старого Морехода, или жуткие чудовища, подобные тем, что поглотили Иону или оторвали ногу Ахаву. Флотилия Магеллана более напоминала «Летучий голландец», обреченный все время плавать в открытом море, не заходя в порты. Благоприятная погода была в этом случае сродни ухмылке злодея. Попутный ветер из благословения превратился в проклятие.

Начало выглядело неплохо. К западу от острова Карлоса III Магелланов пролив выглядит как длинный мрачный коридор между темными зазубренными утесами. Чувству облегчения после того, как проход расширяется и перед тобой встает океан, почти невозможно противостоять. «Все были в восторге», – сообщал Хинес де Мафра[616], однако чувство облегчения посетило разных членов экспедиции в разное время: генуэзский лоцман писал о нем 26 ноября, а Пигафетта – не ранее 28 ноября, в то время как моряк, чьи свидетельства записал Рамузио, считал, что они вышли из пролива 27 ноября[617].