Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

В подобных рассказах явным образом отражаются библейские прецеденты: случаи исцеления – как медицинского, так и чудесного – часто фигурируют в истории становления Испанской империи и спасении путешественников от опасности. В случае Магеллана, впрочем, эта история особенно изумляет, даже шокирует, во многом потому, что открывшаяся в нем духовность и обострение интереса к насаждению католической веры на островах на вид никак не проистекают из его прежнего характера и поведения. Он исповедался и причащался, как того требовали обычаи, и оставил часть своего имущества церкви, но данные достаточно традиционные благочестивые поступки никак не могли подготовить его к чудотворным подвигам. Четвертование членов экспедиции, высадка их на необитаемом острове, доведение до отчаяния или панического ужаса перед возможной местью никак не подтверждали духовного величия Магеллана и не говорили о его твердости в вере вплоть до этого момента путешествия.

Еще более странно то, что источник, который я только что процитировал, рассказывая о чуде Магеллана (конечно, читатель может отвергнуть саму информацию, но нужно обратить внимание, от кого она исходит), – это Максимилиан Трансильван, который никак не относился к защитникам Магеллана, был близок к некоторым из его врагов, а информацию о путешествии получал главным образом от Элькано – бывшего мятежника, который имел все основания ненавидеть Магеллана и который к тому же был последним капитаном корабля и в каком-то смысле соперничал со своим предшественником за славу и известность, которые могло принести это предприятие. Каким же мотивом мог руководствоваться Трансильван или его информанты, представляя Магеллана проводником божественной благодати? Конечно, патроном Трансильвана и адресатом его труда был епископ, но это был образованный человек, которого вряд ли ввели бы в заблуждение подобные россказни. Да Трансильван и сам был настроен скептически, он писал: «не знаю, какие видения» могли посетить вылечившегося туземца. Согласно мнению Трансильвана, Магеллан при помощи евангелизации скреплял свою сомнительную стратегию контроля и завоевания. Однако начать эту стратегию с обещания чуда было бы поразительной беспечностью. Думаю, нам нужно прийти к выводу, что эта история, если освободить ее от элементов волшебной сказки, истинна; иначе она едва ли достигла бы ушей того, кто о ней сообщил, или не прошла бы проверку с его стороны. То же подтверждает и Пигафетта, с небольшими расхождениями: в его версии исцелению предшествовала торжественная процессия, а произошло оно моментально; Магеллан же поручился собственной жизнью, что чудо случится: «Он дает свою голову на отсечение, если это не произойдет именно так, как он говорит» (si ciò non se foce, li tagliassero lo capo alhora)[711].

Думаю, Магеллан пошел на риск, потому что действительно находился в возвышенном состоянии духа. Каждый слуга короны понимал ту значимость, которую испанские монархи всегда придавали христианизации как средству легитимизации империи. Религиозные порывы того же типа порой охватывали в неблагоприятных обстоятельствах и Колумба, и Кортеса. Они начинали ставить распространение христианства выше других, более материалистических целей, на этот момент уходивших из поля их зрения. Успех, равно как и неудачи, может усилить религиозные чувства, особенно если он следует за изнурительными испытаниями, подобными тем, что выпали на сей раз на долю Магеллана. И вот он достиг своей цели. Сил, несмотря на болезни и лишения, у него все еще было достаточно. Он был окружен золотом, включая якобы самородки «размером с лесные орехи и яйца»[712][713], в раю, полном пищи. Перспективы прибыльной торговли были очевидны: прибыв на Себу, он прослышал, что недавно отсюда ушла сиамская джонка «с грузом золота и рабов» – видимо, основными экспортными товарами острова, – и встретил мусульманского купца, оставшегося здесь для торговли[714]. Китай, откуда, как утверждалось, тоже часто прибывали купцы, располагался неподалеку[715]. Вокруг Магеллан мог видеть и слышать китайские бронзовые колокола[716]. Казалось, что все наконец-то идет так, как ему хочется, словно бы в награду за все страдания и жертвы.

Он уже начал подавать признаки беспечной самоуверенности, отказавшись от даров местного вождя на острове Лимасава. В общем, удача, резко повернувшись к нему лицом, ударила ему в голову. Пигафетта, его ближайшее доверенное лицо на корабле, сам уверился в своем чудесном спасении во исполнение Божественного предназначения. Магеллан тоже стал склоняться к вере в сверхъестественные силы.