Магический Марксизм. Субверсивная Политика и воображение

Когда полковник обнаружил, что люди покупают его золотых рыбок не потому, что они являются ювелирными изделиями, но потому что представляют ценность для коллекционеров как реликвия, связанная с выдающимся лидером, с великой идеей, он пришел в ярость и перестал продавать их. (Ближе к концу романа, уже после смерти полковника, в его мастерскую зашел офицер, сопровождаемый Аурелиано Вторым; офицер был очарован атмосферой помещения, царившим в нем странным сверхъестественным освещением. В старой жестяной банке солдаты обнаружили восемнадцать золотых рыбок, запылившихся, но неповрежденных. «Мне бы очень хотелось взять одну, если вы позволите, – сказал офицер Аурелиано Второму, – когда-то эта вещица вселяла мятежный дух, но теперь она просто реликвия». Аурелиано дал ему одну, и тот положил ее в карман форменной куртки, «по-детски радостно блеснув глазами».) Полковник продолжал делать золотых рыбок, по две в день, а когда их число доходило до двадцати пяти, расплавлял и начинал работу заново, трудясь день за днем, полностью уйдя в себя, не думая ни о чем и ни о ком, не думая даже о себе. В конце концов полковник хотел расплавить всех до единой остававшихся у него рыбок, так страстно он не желал допустить их овеществления, их превращения в символ мифа и политического разочарования. Став реликвиями, мертвыми вещами, за которыми охотятся алчные коллекционеры, они потеряли свою цельность в качестве дела рук человеческих, предмета, который продолжает жить, символа живого, конкретного труда – создания труда, а не продукта бизнеса.

Если для полковника изготовление золотых рыбок означало другое представление о распределении времени, времени для создания потребительной стоимости в противоположность меновой стоимости, то поэтика бабочки есть подлинная поэтика пространства, доминирующего пространства, поэтика порхания по любому пространству, в котором ты хочешь порхать, перемещения от места к месту, задерживаясь то там, то здесь для опыления. Бабочка – подходящий символ для такого марксиста, как Анри Лефевр, который переместил фокус внимания исторического материализма от промышленного производства к деятельности по производству пространства, к праву на город, к революции, которая могла бы быть и урбанистической, и географической. Конечно, легко перемещаться с места на место в нашей культуре людям гораздо сложнее, чем бабочкам. Часто перед нами встают стены, не позволяют проникнуть в нужное место, преграждают дорогу, вынуждают свернуть на путь, уводящий от действия, ведущий к местам, где мало нектара и пыльцы. Действительно, мы живем в культуре, в которой само пространство было коммерциализировано, стало предметом торга, предметом спекуляции, купли и продажи, сдачи внаем, стало тем, что монополизируется и колонизируется, разрушается и переконфигурируется. Сегодня перемещаться свободно, как бабочка, – это для человека идеал, а не реальность.

За последние несколько десятилетий странные вещи произошли с нашими пространствами, особенно с городскими. Пространства, которые когда-то любой мог свободно посещать и находиться там, неуклонно превращались в стерильно чистые и сверкающие приватизированные зоны, в которых можно увидеть только тех, у кого полно денег. Не новые, но вполне приличные кварталы, отличавшиеся разнообразием, были причесаны под одну гребенку и джентрифицированы, стали недоступными для прежних обитателей и всех остальных, кроме самых богатых, которые выглядят одинаково, одеваются одинаково, покупают одно и то же. Наши города стали рядовым объектом интереса финансовых институтов, корпораций, занимающихся недвижимостью, молодых топ-менеджеров и турбизнеса, специализирующихся на дорогих услугах и самых обеспеченных потребителях. Грязные производства обанкротились либо были выведены далеко за границу, туда, где дешевле рабочая сила, где ее легче эксплуатировать. Постиндустриальные зоны вытесняют людей из пространства и перекраивают их время, обостряют ненадежность их положения, увеличивают количество малооплачиваемых и много работающих людей – уборщиков и подносчиков, официантов и барменов, разнорабочих и охранников – всех тех, кто вынужден трудиться в нескольких местах просто для того, чтобы свести концы с концами. Отказ людям в пространстве сопровождается кражей у них времени, расширяющимся разрывом между местами, где люди живут (или где могут позволить себе жить) и где они могут еще найти работу, что ведет к многим часам, потерянным в «пробках» или просто на далекий путь (нередко пешком) между работой и домом. Никогда еще люди не перемещались так далеко, чтобы находить дело так редко.