Возможно, в период кризиса у нас есть шанс выработать альтернативные программы выживания, какие-то иные методы, посредством которых мы сможем не столько «зарабатывать на жизнь», сколько жить своей жизнью. Возможно, у нас есть шанс снизить свою зависимость от работы, а то и вовсе отказаться от нее и тем самым разрешить парадокс, формулировка которого восходит по крайней мере к Максу Веберу: труд чрезвычайно высоко ценится в нашей культуре, но одновременно рабочие становятся ненужными; мы ненавидим свою работу и своего босса, ненавидим рабское подчинение, которое от нас требуется, и ничтожество задач, которые должны решать, и одновременно любой ценой стремимся сохранить работу. Мы не видим иной возможности определить себя, кроме как через работу, через то, как зарабатываем средства на жизнь, через свою «гордость», что нашли работу. Возможно, мы находимся в точке, в которой можем переступить через край, «освободиться», как говорил Маркс, по собственной воле совершить прыжок и открыть другие грани самих себя, другие способы восполнить пустоту, заработать немного денег, поддержать свои честь и достоинство и достичь того, что Горц называет «скромное изобилие». Возможно, пришло время строить политику вокруг нерабочего времени. Возможно, через отрицание у нас есть шанс создать толику хаоса, отказавшись от работы, превратить абсентеизм в позитивный метод, в волю к борьбе за другой тип работы, при котором потребительная стоимость победит меновую. Если капиталисты могут жить без рабочих, то пришло время рабочим понять, что они могут жить без капиталистов, что могут придумать, как работать без капиталистов и даже – работать без государства. Как жить в мире без работы? Как быть с огромной массой безработных, частично и временно работающих людей, которые не являются членами какого-либо сообщества, которые не идентифицируют себя с каким-либо классом, не говоря уж о том, что они разобщены и с другими такими же людьми? Как повлиять на них и включить в экономику солидарности, создаваемую посредством необузданного воображения и огромных практических усилий?
Мы по-прежнему слышим голоса левых, которые призывают к полной занятости, чей лозунг по-прежнему – достойная работа за достойную плату и достойные социальные льготы. Я не уверен, что это то, к чему сегодня стоит призывать. Сегодня достойная работа – это редкое исключение, настолько редкое, что фактически разумнее ее считать уже несуществующей. Те левые, кто думает иначе, ставят не на ту лошадь, направляют свои усилия не в ту сторону, идут назад, а не вперед, идут в направлении, которое, пожалуй, более утопично, чем мечта об обществе свободного времени. Настал момент изменить траекторию, изменить ход игры, трансформировать капиталистическую «бизнес-этику», требующую сокращать людей, в смелую социальную этику, которая положит конец капитализму.
Но как много вас? Ну, мы… Мы группа. Не знаю. В один день нас двое, в другой день десяток. А иногда нас десять тысяч.
Любая система, обращающаяся к человеческому поведению, которое не вдохновляется поэтическими условиями действия, обречена на жалкую судьбу праздной игры ума.
Среди разных типов субверсивной чувственности одним из самых могущественных и фундаментальных является чувственность поэтическая. Я пишу об этом ближе к завершению «Магического марксизма», поскольку, возможно, никогда мы еще не жили в столь непоэтичную эпоху, как наша, в эпоху, которая низводит все неутилитарное на уровень гаражной распродажи, высылает его на далекие задворки мира, у которого единственным источником вдохновения является вульгарная опора на «факты». Одной из причин этого предания забвению поэтической чувственности и ее относительной маргинализации в социальной жизни является, может быть, то, что втайне власть боится поэзии, что ее так или иначе обескураживает подрывная, магическая энергия поэтической мысли и поэтического действия. Вслух она смеется над поэзией. Втайне, про себя, она относится к поэзии с подозрением, поскольку та говорит на языке, который власть вряд ли понимает, действует таким образом, который власть с трудом может постичь. Поэзия обитает в некой необычной области, недоступной власти; она пробуждает чувства, прикасается к бытию, говорит на странном языке. И иногда она прекословит власти своим особым, эфемерным голосом, с силой духа, которую невозможно обуздать, которую никогда нельзя до конца усмирить – сколько власть ни пытается. Мечта и действие приходят к гармоническому единству в поэтическом акте, в моменте поэтического, и это с определенностью молнии приводит к некоторым последствиям…
Александр Николаевич Петров , Маркус Чаун , Мелисса Вест , Тея Лав , Юлия Ганская
Любовное фэнтези, любовно-фантастические романы / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Научная литература / Самиздат, сетевая литература / Любовно-фантастические романы