Магический Театр. Методология становления души

Зашли ведра в избу и сами стали на лавку, а Емеля полез на печь.

Прошло много ли, мало ли времени — невестки говорят ему: — «Емеля, что ты лежишь? Пошел бы дров нарубил». — «Неохота»… — «Не нарубишь дров, братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут».

И всё же — кто такие эти бабы-невестки? Почему всё происходило без отца, который помянут зачем то вначале? Каких гостинцев братья должны привезти? Что означают дрова?

Бабы невестки оказались природными естественными потребностями тела для жизни без удовлетворения которых, охота это делать или неохота — не важно, не может нормально жить никто, даже великий аскет Будда в один прекрасный день стал есть пищу и исповедовать умеренность во всём. Отец, конечно же, означает Творца и потому явно не присутствует, но именно в начале сказки обозначен. Братья — это и другие люди, которые заняты жизнью в обществе (у них нет времени на исследование себя) и, одновременно, само общество, представляющее для нежелающего с ним соглашаться, опасность. Но если Емеля сотрудничает, то есть ходит за водой, дровами и т. д., сам о себе заботится, то он хоть и «дурак», но не сумасшедший, и его можно не трогать, пусть себе живёт. Подарки обещанные, — это здесь одобрение других людей.

Емеле неохота слезать с печи. Вспомнил он про щуку и потихоньку говорит:

— «По щучьему веленью, по моему хотенью — поди, топор, наколи дров, а дрова — сами в избу ступайте и в печь кладитесь»…

Емеля на печи и забыл про щуку и про её возможности, и явно не был привязан к обладанию силой, что этим местом сказки подчёркивается уже второй раз. Лёжа на печке, он был чем то занят. А именно, сознаванием себя, странствием в мире своего сознания…

Печь здесь означает самость, Божью искру, внутренний огонь, свет и пространство своего сознания, в котором Емеля стремился всё время находиться и выходил оттуда с видимой неохотой, особенно поначалу, и только для совершения самых необходимых действий. То есть он был занят практически постоянным самосозерцанием.

Топор выскочил из-под лавки — и на двор, и давай дрова колоть, а дрова сами в избу идут и в печь лезут. Много ли, мало ли времени прошло — невестки опять говорят: — «Емеля, дров у нас больше нет. Съезди в лес, наруби». А он им с печки:

— «Да вы-то на что?» — «Как мы на что?.. Разве наше дело в лес за дровами ездить?» — «Мне неохота»… — «Ну, не будет тебе подарков».

Но, тем не менее, мир регулярно напоминает о себе, и дело касается уже не воды — здесь символа Душевной глубины и силы Души и Духа как действующей единицы. Дело касается дров, которые здесь означают ещё и впечатления событий мира для поддержания внутреннего Божественного огня — живого интереса к миру, и знаний о внешнем мире, которые тоже приходится именно добывать, как и дрова, своеобразным трудом внимания. Но теперь это уже гораздо легче, так как освоен новый способ осмысления и свершения — не хаотический и инстинктивный как прежде, а единство сознательного желания и намерения. Здесь невестки-потребности как раз и учат его, как их удовлетворять. Емеля, было, попробовал это дело на них свалить, да не тут то было, законы естества нарушать нельзя никому, да и не нужно, естество же естественно. Здесь сказка учит и этому очевидному — не надо воевать со свое природой, лучше следовать ей.

Делать нечего. Слез Емеля с печи, обулся, оделся. Взял веревку и топор, вышел на двор и сел в сани: — «Бабы, отворяйте ворота!» Невестки ему говорят: — «Что ж ты, дурень, сел в сани, а лошадь не запряг?» — «Не надо мне лошади.»

Невестки отворили ворота, а Емеля говорит потихоньку: — «По щучьему веленью, по моему хотенью — ступайте, сани, в лес сами»…