Магия беды

– О, Фрейя! – Мерси замерла на месте и присела на изножье кровати, пока в ее голове всплывали обрывки жутких слов шерифа о мистере Томпсоне, мертвом мужчине, которого он обнаружил рядом с оливковым деревом: «…мертвец… без глаз… выдраны прямо из головы…»

– Все настолько ужасно, что мне даже думать об этом страшно, но не могу остановить поток своих мыслей, – ответила Эмили.

– Так вот как он умер?

– Нет. Он… Его задушили, а затем убийца забрал его глаза. Мэгс, я просто… – У Эмили не нашлось слов, и она всхлипнула.

– Приезжай, Эм. Садись в машину и приезжай прямо сейчас.

Прежде чем ответить, Эмили сделала несколько глубоких вдохов, и ее голос звучал надрывно.

– Я не могу. Мама не в порядке. – Она сделала паузу, а потом добавила шепотом: – Они разрешили ей увидеть его. Я бы не позволила… не смогла бы. Но должна была. Я не должна была отпускать ее туда одну.

– Они не должны были позволять ей увидеть его! Черт, Эм! Что не так с шерифом?

На заднем фоне раздался резкий звон, и Эмили быстро произнесла:

– Пора идти. Кажется, мама только что уронила еще одну чашку. Она, эм-м, на лекарствах. Сильных. Я попозже напишу тебе.

Прежде чем Мерси успела сказать что-то еще, связь оборвалась. Она закончила надевать мокасины и медленно спустилась по лестнице. Музыка Эбигейл ей не привиделась. Должно быть, Хантер включила станцию «Пандору», чему Мерси была рада. Стоя на кухне, она позволила нежным словам песни «Берега Авалона» успокоить ее расшатанные нервы, пока Мерси заваривала особый мамин кофе темной обжарки. Мерси не так сильно любила кофе, как Эбигейл, но ей нравился его аромат – а если добавить кокосовое молоко и сахар, вкус становился вполне сносным. Но, что гораздо важнее, это было частью ее обычного утреннего ритуала: и пусть стрелка часов давно перевалила за полдень, Мерси цеплялась за все, что могло помочь ей вернуться к нормальной жизни, даже если и ненадолго.

Она положила два толстых ломтика хлеба в тостер и достала из кладовой домашний клубничный джем Эбигейл. Пока она намазывала липко-сладкую субстанцию на теплый хлеб, в ее голове кружились мысли. «Жуткие вещи происходят в Гудвилле, и все началось в ту ночь, когда убили маму. Что если больные деревья имеют к этому непосредственное отношение?»

Мерси сидела за кухонной стойкой, которую прошлым вечером Зена завалила старыми гримуарами. Она передвинула их так, чтобы освободить себе место, и вновь отправила сообщение Эмили:

«Позвони, как сможешь! Я рядом. Люблю тебя!»

Затем Мерси уставилась в окно, позволяя своему кофе остывать, и ее разум одолели мысли, которые она старалась оттолкнуть подальше.

«Что если выбор Хантер присягнуть к богу, а не к богине, стал причиной болезни деревьев? Все это – все несчастья – началось в ту злополучную ночь. В ночь, когда Хантер провозгласила Тюра своим богом». Это было единственное отличие их ритуала Белтайна от других кельтских ритуалов, которые успешно проводились ведьмами семьи Гуд на протяжении многих столетий.

«Но разве мама не знала, что Тюр был ошибкой?»

Мерси до мельчайших подробностей помнила тот день, когда юная Хантер впервые рассказала Эбигейл, что ее тянет к Тюру. Тогда их мама ответила, что выбор остается за Хантер и не существует верного или неверного вариантов, когда ведьма выбирает свое божество. «Ладно, может, в тот момент Эбигейл и не знала, что выбор Хантер станет проблемой, но ведь между тем днем и их ночным посвящением прошло три года, и за это время мама ни разу не упоминала о том, какие проблемы это может повлечь за собой».

В памяти Мерси всплыло воспоминание, когда по пути на ритуал Белтайна мама сказала Мерси: «Для ведьмы Гуд настало время выбрать бога, а не богиню».

Покачав головой, она вздохнула и откусила кусочек тоста.

– Нет, Эбигейл бы знала. Она была замечательной ведьмой. И никогда не позволила бы Хантер сделать такую большую глупость. Дело в чем-то другом, и я должна все выяснить и исправить. Обязана. – Мерси решительно придвинула к себе ближайший гримуар, взяла упаковку розовых стикеров и любимую фиолетовую ручку и приступила к работе.

Мерси погрузилась в записи своей прапрабабушки Джанет Гуд, датированные летом 1927 года, подписанные как «Исцеление деревьев от засухи», пока внезапно не воскликнула, подняв кулак вверх: