Магия безмолвия. Эпизод II

– Саминэ. Давай просыпайся, девочка.

И едва не отпрянул от неожиданности, так как она, не проснувшись, начала отбиваться.

– Хрдыр, Саминэ! – ругнулся я, прижимая руки девушки к кровати, и прошипел, боясь напугать её ещё больше: – Прекрати отбиваться! Ты себе навредишь!

Тщетно. Так и не пришедшая в сознание девчонка вертелась, пытаясь освободиться и заставляя меня крепче сжимать её запястья. На повязке на её плече быстро расплывалось кровавое пятно, но больше всего я боялся ещё сильнее повредить и так сломанное запястье. По её щекам градом катились слёзы, она что-то беззвучно шептала, выгибалась всем телом, отталкивалась ногами, словно пыталась избавиться от чего-то… или от кого-то?

Понимая, что сейчас, несмотря на все мои попытки, из-за раны и начавшегося жара она не очнётся, я сжал зубы, на мгновение прикрыв глаза, но не отпуская вертевшуюся в моих руках девчонку. Я бы не хотел этого делать, но… другого выхода я не вижу.

Переплетя свои пальцы с пальцами Саминэ, крепко, но осторожно прижимая её сломанную руку к подушке, закинул ногу поперек её тела, чтобы удержать продолжающую отбиваться девушку, и, прикоснувшись губами к её виску, глубоко вдохнул, погружаясь в её разум. Если она не может самостоятельно избавиться от кошмара, я буду тем, кто поможет ей это сделать.

Первым, что я заметил, очутившись в полумраке незнакомого помещения, была тошнотворная смесь запахов, состоящая из отвратительно-гнилостной вони старой сукровицы и дразнящего сладковатого аромата свежей крови. К этому коктейлю примешивался запах тлеющих углей, смешанный с привкусом плавящегося старого воска. В нос ударил чад и жар, характерный для любой кузницы, но узнаваемый запах сгораемых свечей наводил на подозрения, что я находился в храме.

Оглядевшись по сторонам, я понял, что моё обоняние меня не подвело. Мрачные стены вокруг с вытянутыми витражными окнами, завешанными тёмной старой тканью, уходящие под острый свод потолка, и каменный алтарь посередине, находившийся у подножия высокой статуи, изображающей молодую девушку с толстой косой, переброшенной через плечо, – это был храм Латимиры… И в то же время это была кузница.

У одной из стен, разбавляя тусклый жутковатый жёлтый свет потрескивающих свечей в тонких кованых извитых канделябрах на стенах и вокруг алтаря, стоял пылающий ярко-красными углями кузнечный горн. Наковальня, тиски, стол, рядом с горном – ёмкости для угля, шлака, воды и масла, на стенах крепились стеллажи для ручного и подкладного инструмента. Кроме них был и слесарный верстак, и стеллаж для металла… как и многое другое, что я видел в кузнице Танориона.

Только вместо гибкого силуэта аронта, сновавшего среди инструментов, была грузная фигура, держащая за плечи распростёртую на каменном алтаре хрупкую девочку, лежащую на животе и прикованную к нему цепями.

Я похолодел, когда узнал в худеньком молодом обнажённом по пояс подростке, которому на вид едва ли исполнилось тринадцать лет, свою немую человечку, отданную мне драконом на обучение…

Женщина, закутанная в алый плащ с капюшоном, стоящая рядом с алтарём, не произнося ни слова, молча, с явным наслаждением, не обращая внимания на громкие, полные боли крики, медленно доставала щипцами из разреза на спине Саминэ окровавленное тонкое ребро…

Это был не просто кошмар нашей немой воспитанницы. Это было воспоминание Эльсами Та’Лих о том, как ковали её собственные парные саи.

И лишь осознание этого заставило меня замереть, не позволяя броситься на помощь девушке, которая уже начинала хрипнуть от крика. Какое бы оно ни было, но оно должно было полностью всплыть в памяти Саминэ как часть её прошлой жизни. Пусть так, но она имела право знать о том, что произошло с ней когда-то…

Сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев, с трудом сдерживая рвущуюся наружу животную ярость, не давая свершиться обороту во вторую ипостась, титаническим усилием воли удерживая боевую ипостась эрхана, я заставил себя остаться на месте. Кровавая пелена застилала глаза, а в груди в бешенстве бился хищник, слушающий крики Саминэ, когда жрица медленно, словно никуда не торопясь, сделала второй надрез возле позвоночника, а потом острым тонким ножом отрезала второе ребро. Голос девушки сорвался в какой-то момент на высокой ноте, лишь крупные слёзы продолжали стекать по её щекам, а губы беззвучно шевелиться, зовя кого-то на помощь.

Самина Та’Лих по какой-то причине не смогла помочь своей дочери.

И как бы ни хотел это сделать я, я не мог вмешаться, хотя смотреть на это было невыносимо…