И стихи из «Сочельника». Раскрыв «Книгу образов», мы вспоминаем свое сильное впечатление от ее возмужалости, ее мощной формы, мы надолго погружаемся в «Часослов», который уже тридцать лет назад был любимым чтением для нас и для наших подруг. В третьем томе веет классическим благочестием «Новых стихотворений», которое становится высочайшей вершиной творчества Рильке в «Дуинезских элегиях». Как удивителен этот путь от богемских народных песен юности до «Дуинезских элегий» и «Сонетов к Орфею»! Удивительно, что поэт так логично начинает с самого простого и, по мере возмужания языка, возрастания мастерства формы, все глубже и глубже проникает в суть проблем! И на каждой ступени пути ему вновь и вновь удается сотворить чудо, его нежная, склонная к сомнениям, нуждающаяся в заботе личность отрешается от всего земного и звучит музыкой вселенной, подобно чаше фонтана она и звучит, как инструмент, и внемлет звукам.
В двух последующих томах собраны прозаические произведения, и среди них любимый, незабвенный «Мальте Лауридс Бригге». Подумать только, ведь «Бригге», появившись двадцать лет тому назад, оставался в тени, хотя и не был совсем неизвестен, и за это время в нашей столь торопливо живущей, низкосортной прозе успели промелькнуть и исчезнуть десятки недолговечных, быстро расцветших и быстро зачахших, но добившихся успеха сочинений! Созданный Рильке «Мальте Лауридс Бригге» свеж, как в первый день.
Последний том составлен из переводов, и здесь опять-таки расцветают все великие достоинства этого поэта: мастерство формы, безошибочность чутья, когда необходимо сделать выбор, и стойкость в упорной борьбе за последнее верное понимание. Это драгоценные перлы — перевод «Кентавра» Мориса Герена, «Возвращения блудного сына» Андре Жида и стихотворений Поля Валери. Читая их, размышляешь о том, что любовь Рильке к Парижу и французской словесности, вместе со страданиями, какие ему причиняли упадок немецкой литературы и вульгаризация немецкого языка, в последние годы жизни соблазнили поэта добиваться склонности любимой французской речи и писать французские стихи.
РОБЕРТ МУЗИЛЬ
Музиль, чью незабываемую прозу мы впервые узнали пятнадцать лет тому назад, после столь долгого молчания заявил о себе новым романом, объем которого около тысячи страниц. Это странная, деликатная, очень отвечающая духу времени книга в гораздо большей степени австрийский роман, чем, например, романы Хаксли — английские. Австрийские в ней не только детали, но и вся духовная ткань, и все же эта книга представляет собой и нечто большее — это великая попытка через Австрию выйти в Европу. Единственное в своем роде, более оригинальное и глубокое, чем у Хаксли, двухголосие, пронизывающее всю книгу, постоянное живое движение между чисто индивидуальным, свободным, игровым, беспечно поэтическим миропониманием и надындивидуальной, ответственной моралью, идущей от ума. Неимоверно добросовестный, щепетильно точный исследователь, словно увлекшись игрой, рвется за пределы своих кропотливых трудов, к бесконечности, а ему отвечает писатель, которого от прихотливой свободной игры фантазии влечет к постижению социальных связей и границ. Поразительно, что столь неимоверно умная книга может быть столь поэтичной!
Автор большого романа, первый том которого вышел более года назад, — один из самых ясных и оригинальных умов сегодняшней немецкоязычной литературы и в то же время блестящий стилист. По существу, у романа Музиля та же тема, что и у «Марша Радецкого» Йозефа Рота, но если у Рота люди Австрии 1914 года вяло бредут навстречу своей гибели, подобно жалким марионеткам, которые описаны с виртуозно точной и завидно беспристрастной объективностью, то герой Музиля располагает к себе и вызывает интерес, потому что он не представляет какой-то тип, а является совершенно живой, неповторимой личностью.