Магия книги

Служил ли моделью для «Человека без свойств» кто-то из уважаемых друзей писателя, или он создал свой автопортрет, или это некий идеал — в любом случае герой этого романа человек редкостный, находящийся вне тех или иных социальных групп, человек особого склада и особой судьбы, о ком, дочитав книгу до конца, размышляешь не как о книжном образе, а как о живом человеке, который занимает твои мысли, с которым ты споришь. Конечно, эта книга, как и роман Рота, живописует целую эпоху, однако «Человеку без свойств» ближе, пожалуй, «Лунатики» Германа Броха, поскольку их роднит то, что и здесь и там в авторский аналитический метод входит как его составная часть психологическое и моральное осуждение. Но Музиль, в отличие от Броха, поэтичен, отчего и воссозданный им как бы стеклянный мир обретает реальность и даже теплоту; художественное начало у Музиля противостоит рационалистическому анализу, умеряя его резкость. Австрийские порядки и нравы накануне Первой мировой войны набросаны пером, чуть склонным к карикатуре, немецкий промышленник типа Вальтера Ратенау, выступающий за союз души и экономики, воплощен в образе Арнгейма с блестящей насмешкой, однако эта фигура, как и другие, остается вне всего неповторимого и трагического — оно целиком и полностью принадлежит герою, человеку без свойств. В создание его образа Музиль не только вложил умение и ум, культуру и виртуозное мастерство, но и отдал ему свою жизнь, свою любовь, этот образ — часть жизни, великая, все определившая часть жизни самого автора.

1933

ГЕРМАН ФОН КАЙЗЕРЛИНГ

«ПУТЕВОЙ ДНЕВНИК ФИЛОСОФА»

Скоро год, как я впервые услышал о «Путевом дневнике философа» Кайзерлинга, и разговоры эти велись, в основном, в тоне чрезмерно хвалебном, но только теперь мне удалось наконец познакомиться с этой книгой. К чтению я приступил с большим интересом и не без легкого опасения, с каким мы бросаем первый взгляд на книгу, которую наши друзья превозносят без всякой меры. Первые страницы — о решении отправиться в путешествие, о плавании в Индию, о первых впечатлениях от Цейлона и Южной Индии — поддержали мои ожидания и любопытство, но вместе с ними и упомянутый потаенный страх, так как у автора этой книги я нашел едва ли не избыток остроумия и почти пугающее, почти слишком виртуозное умение проникнуться духом любого далекого нам мира! Едва прибыв в Канди, Кайзерлинг уже живет и дышит цейлонским буддизмом, словно он старик-монах, понимает и знает самые глубины учения, наслаждается своей приобщенностью к нему. А едва очутившись на материке и оставив позади Тутикорин, он уже чувствует себя в Индии как дома, быстро принимает в свою душу индуизм и в первые же дни умудряется постичь, почему буддизм, которым он еще вчера восхищался, в Индии потерпел фиаско. А вскоре он с тою же грацией, с тем же чувством справедливости, тою же почти актерской способностью вжиться в любую роль воспринимает ислам. Добавьте сюда легкость изложения, отличающую большую часть этого путевого дневника, которая восхищает большинство читателей, однако для автора может легко сделаться опасной. Наш философ мило и невинно болтает там и сям о своих впечатлениях, о том, в какое настроение приводит его путешествие или окружающая природа, и эти описания умны и приятны, но поверхностны, потому что у Кайзерлинга нет поэтического дара и его слог слабоват и отдает фельетоном, как только он пытается дать выражение не своим собственным мыслям и интеллектуальным переживаниям, а чему-то другому.

Однако все эти соображения со временем потеряли силу. В отдельности каждое из них верно, но в целом этот путевой дневник представляет собой столь из ряда вон выходящее событие, что его слабые стороны ничего не значат. Как целое эта книга — самая значительная из всех, какие появились в Германии за последние несколько лет. Сразу же скажу о главном: Кайзерлинг, разумеется, не первый европеец, но наверняка первый европейский ученый и философ, по-настоящему понявший Индию. Как бы резко ни звучала эта оценка и как бы ни было нам больно ее признать, памятуя о глубоко уважаемых нами Ольденберге и Дейссене, но так оно и есть.