М-да... вдовушку муженек так изящной словесности и не обучил. Дичайшая смесь протокольных формул, просторечия и орфографических ошибок... Чем же он занимался с ней, столько лет проживая вместе? Я продолжил просмотр материала. Свитки и листы бумаги шелестели под моими пальцами: «воровской притон»... «живут не по средствам»... «сует свой нос»... – а внизу значились знакомые имена милых соседей и завсегдатаев моего любимого кабачка. Правда, некоторые коряво подписали свои опусы «доброжелатель», но я уже не удивился бы, если б узнал, что это был Умин или сам господин Дзиннагон.
– Я не дал ходу их доносам на вас, как и на остальных подозрительных им фигурантов. Я вижу перед собой не злодея, а любопытного ребенка. И ты слишком хорошо думаешь о людях, – суровый десятник сочувствующе покивал моей склоненной от стыда голове и алеющим щекам. – Но не думай о них хуже, чем они есть. Им страшно. А ты – чужак. И ты не вписываешься в их размеренную, привычную жизнь.
–
– Я все сказал, что хотел. Не показывайте вида, что вам известно о жалобах. Будьте осторожны оба, мне не нужны неприятности еще и с вами. И так хлопот полон рот.
– Не буду задерживать многоуважаемого десятника, – Учитель вышел лично проводить визитера. – Желаю Вам успехов в Вашей нелегкой службе. Думаю, Аль-Тарук все понял и будет вести себя более осмотрительно.
– Главное, чтобы вел себя менее доверчиво, – проворчал Айсин Гёро. – Сами видите, кто тут живет...
– Люди, – понимающе кивнул Учитель. – Просто люди.
Вечером в кабачке Умина гончар Иизакки напился вдрызг. Жалобу на стражу в Управе не приняли, в компенсации за разрушенный сад отказали, жена в очередной раз закатила скандал, обвинив в шашнях с соседкой...
– Что у Вас искали стражники? – спросил я у него, на свою голову.
– Вора искали, понятно, – ответил вместо гончара ткач Веньян. Мы втроем сидели за столиком. – Обычная практика наших вояк – осмотр окрестностей. Но перестарались... сильно перестарались. Да и разве вор дурак, чтобы прятаться поблизости?
– А может, и не дурак... вот ты, например, как оказался возле моего дома? – гончар сверлил меня пьяным недобрым взглядом.
Я, памятуя прочитанные доносы, испугался, что доведенный до ручки, да еще и нетрезвый, он начнет принародно обвинять меня в кражах, и примирительно улыбнулся:
– Просто мимо шел. Услышал крики, прибежал на помощь.
– В такую рань мимо шел? С чего бы это? – Иизакки не хотел отступать, с тупым упорством нагнетая обстановку.
– Я всегда рано встаю, – холодно ответил я. – Такая у меня привычка.
– Ты бездельник, богатенький сукин сын, – палец, который наставил на меня гончар, ходил ходуном, но он распалял себя все больше и больше. – Вы всегда спите до полудня. Жируете. Прожигаете жизнь. Мне-то на работу рано... а тут сад рушат, заборы ломают. Мне детей кормить! А ты мимо, значит, проходил...
– Так, стоп! – рука сама хлопнула ладонью по столу. – Не говори того, о чем пожалеешь завтра, Иизакки.
Ткач Веньян в процессе повышения градуса нашей беседы мудро успел сбежать, а в сад вошел Умин с видом, способным охладить самую горячую голову.
– Я ни о чем не пожалею, щенок, – прошипел Иизакки, швырнул на стол плату за вино и, покачиваясь, направился к выходу.