– А они, значит, могли?! – завопила в ответ Джинни. – Значит, Гарри стоит такого ждать?
– Джинни, я согласен, что все это ужасно…
Гарри медленно поднимался по каменной лестнице, пока не перестал слышать сердитые крики друзей.
Лишь закрыв за собой дверь, Гарри понял, что письма у него нет. Оно, как и письмо Лили хранилось в относительной безопасности в его комнате в подземельях. Гарри улегся на постель, уставился на красный полог и задумался, можно ли сейчас навестить отца. Нужно рассказать Северусу, что Рон и Гермиона все выяснили, и что пришлось посвятить Джинни, чтобы удержать события под контролем. И неизвестно еще, удастся ли рассказать все с первой попытки – Северус будет вопить из-за Ремуса, пока Гарри не взорвется или не уступит, а добивать отца дурными новостями после такого разговора будет совсем трудно.
Гарри решил, что не скажет отцу о своих подозрениях насчет Ремуса – не стоит лишний раз подпитывать ненависть Северуса к оборотням. Он лег на бок и свернулся калачиком. Ему отчаянно хотелось активировать порт-ключ, но как он объяснит отцу такую срочность? Не говорить же, в самом деле: «Я хочу лечь в свою постель и перечитать письмо Джеймса, потому что я ужасно по нему скучаю. И еще мне хочется молочный коктейль с кардамоном, шафраном и фисташками. Может, сделаешь мне?» Северус вряд ли благодушно это воспримет.
Резкая боль сменилась глухой тоской, и мысли Гарри вернулись к письму. Интересно, сколько он сможет припомнить? Он представил себе, что держит в руках нераспечатанный конверт, подсвечивая себе фонариком.
Гарри с несчастным видом уставился на подоконник. Эти слова казались ему такими важными в свое время. Ему казалось, что он должен был помнить больше. Что там Джеймс написал в конце?
И как же он подписался? Там было «отец» и еще что-то.
Ну почему у него не получается расплакаться так же легко, как у Гермионы? «Плакать – это все равно, что вытошнить. Сначала плохо, а потом становится легче», – подумал Гарри. Вот только он почти никогда не плакал, да и заставить себя вырвать у него никогда не получалось.
Он встал с постели и подошел к креслу, стоящему у окна. Забравшись в кресло и встав на колени, Гарри прижался к оконному стеклу. Пейзаж напоминал вид из его комнаты в подземельях, но озера было почти не разглядеть. Гарри попытался найти осиновую рощицу, но она оставалась за границей видимости.
– Я скучаю по тебе, Джеймс, – сказал он вслух, и подумал, как глупо это звучит – ведь он не помнит настоящего Джеймса. Он скучал по мыслям о Джеймсе, по тому времени, когда эти мысли дарили ему радость и успокоение. А теперь… теперь он злился, думая о Джеймсе, – злился с того самого дня, когда увидел воспоминание в думосбросе. После чтения писем стало немного полегче, но облегчение очень быстро сменилось горечью, ведь теперь Гарри знал, что воспоминания, которые он видел в думосбросе, – правда.
Ему припомнился их с Ремусом разговор о письмах. Ремус тогда лукаво заметил, поглаживая край письма тонкими пальцами:
– Оно рисует автора форменным мерзавцем. А Джеймс вовсе не был таким уж плохим, просто частенько забывался и злоупотреблял своей силой. Но ты тоже перехлестываешь и в своей ненависти, и в том, что вечно на кого-то дуешься.
Кончилось тем, что Гарри встал и вышел из комнаты. Он спустился в подземелья, но там не было никого, с кем можно было бы перемолвится хоть словом. В лаборатории и в комнатах Северуса было темно, Малфоя он тоже не нашел. Гарри вернулся к центральному входу, вышел наружу и побрел к хижине Хагрида.
– Гарри! – радостно воскликнул Хагрид. Потом приветливое выражение сменилось тревогой: – Аль случилось что с тобой?
– Да нет.
Хагрид отступил на шаг и Гарри вошел в теплую, слегка продымленную хижину, стараясь уберечь лицо от слишком бурных ласк Клыка.