Магия моего мозга. Откровения «личного телепата Сталина»

По данным следственной комиссии, тов. Мессинг с октября 1939 года по февраль 1941-го вел небольшую переписку исключительно с сотрудниками советских научных учреждений. В каких-либо сношениях с агентами иностранных разведок не замечен, к секретным объектам не приближался.

Друзья, знакомые, сослуживцы В. Мессинга отрицают факт его морального разложения. Тов. Мессинг ведет замкнутый образ жизни, редко бывает в гостях, избегает публичных мест, вроде ресторанов.

На работе тов. Мессинга характеризуют как человека строгих правил, честного и порядочного. Пьет редко и очень умеренно, деньги тратит мало, но с готовностью выручает коллег.

На основе вышеизложенного считаем неправомерным давать ход делу в отношении тов. Мессинга.

Начальник УНКВД М. Журавлев».

Резолюция Л. Берия:

«Тов. Журавлев! Дело закрыть. Клеветника наказать! Л. Берия»[47].

Документ 30

Записка наркома НКВД:

«Тов. Мессинг!

Вчера вы оказывали помощь В. Абакумову при «вычислении» немецкого шпиона. Мне нужен ваш подробный отчет в неофициальном порядке[48]. Передадите его тому же сотруднику, который доставил вам записку. Время назначьте сами.

Л. Берия».

Отчет В. Г. Мессинга:

«Тов. Берия!

Я вам уже говорил, что встречался с В. Абакумовым, только не упомянул при этом, что дал ему обещание оказывать помощь.

В прошлом году я помог «расколоть» шпиона, схваченного в районе Гродно.

И вот снова вызвали.

Я в это время был на гастролях в Горьком, как вдруг является посыльный от Абакумова и передает шифротелеграмму с просьбой помочь в расследовании, для чего мне следовало явиться в штаб Киевского укрепрайона.

Доставили меня самолетом, и вот я в штабе.

Встретивший меня Абакумов даже не предложил отдохнуть и поесть после долгой дороги, сразу ввел в курс дела.

А дело было в том, что удалось схватить связного, передававшего в Германию совсекретные сведения.

При этом, по его словам, самого агента абвера, окопавшегося в штабе, он не знает, поскольку выполнял черную работу — вынимал донесения из тайников и передавал дальше.

«Необходимо удостовериться, что связник не лжет», — дал мне задание Абакумов, и меня провели в кабинет следователя, где шел допрос.

Связной выглядел, как пришибленный деревенский парубок, впервые оказавшийся в городе. Я увидел его со спины, приоткрыв дверь в соседний кабинет.

«Так вы утверждаете, гражданин Петренко, — монотонным голосом спрашивал следователь, — что не знаете в лицо того человека, который оставлял донесения в дупле и в проеме каменной кладки?»

«Та нэ знаю я ничого! — заныл парубок. — Забрав, та отдав, и усэ!»

Я даже головой покачал: мыслил этот человек на чистейшем русском. Хорошо притворяясь неграмотным селянином, он лихорадочно искал выход из создавшегося положения.

Мелькнули имена «Петро» и «Павел Казимирович», причем обладатель первого имени представлялся связнику, как боец, человек действия, а второй был важной шишкой, способным помочь — на кого надо, «надавить», кого надо, «подмазать».

Но вот немецкого агента связник, которого на самом-то деле звали Владиславом Ерофеевым, действительно не знал и не видел воочию.

Я передал собранные сведения Абакумову, и тот сразу же зашел в кабинет к следователю. Положил на стол бумагу, где своей рукой записал полученную от меня информацию, и сухо сказал:

«Ознакомьтесь».

Следователь внимательно прочитал, расписался для видимости и продолжил допрос тем же нудным тоном:

«Так вы продолжаете утверждать, что не знали того, кто с вашей помощью выходит на связь с немецкой разведкой?»

«Та ни сном, ни духом, дядьку!»

Следователь внезапно ударил кулаком по столу и гаркнул:

«Говорите правду, гражданин Ерофеев!»

Это подействовало — связник настолько был шокирован и испуган, что чуть не свалился со стула.

«Кто такой Петро? — дожимал его следователь. — Где работает Павел Казимирович? Отвечайте!»

И связник «раскололся».

А для меня настало самое трудное — надо было «вычислить» того самого агента среди офицеров штаба.

Офицерами их называю я, по привычке, поскольку в СССР не существует такого понятия. А метод «вычисления» был прост: мне следовало прослушать мысли работников штаба в естественной обстановке.

Мне вручили папку, где на листах картона были наклеены фото офицеров — из тех снимков, что делают для паспортов и прочих документов.

И вот я должен был с нею ходить туда-сюда и помечать, кто агнец, а кто — козлище. Подобную процедуру я освоил еще лет десять назад или даже раньше, когда по просьбе князя Чарторыйского искал похитителя ценнейшей диадемы.

Признаться, первым делом я отправился в буфет, поскольку был до того голоден, что меня подташнивало и кружилась голова.

Перехватив сладких пирожков с чаем, я взбодрился — и сразу же занялся своими обязанностями.

Работники штаба, озабоченно сновавшие по коридорам, заглядывали и в буфет и попадали в поле моего зрения.