Магия мозга и лабиринты жизни

А выйдешь на улицу… Ну как описать, как передать красоту Невского в 30-е годы! Проспект купался в свете. Едва ли вечером темнее, чем днем. А потому так важно, чтобы прогуливающиеся пары были и в деталях «отделаны». Где в те годы покупались красивые туфли, чулки, шарфы и платья? У тех, кто приезжал из официальных странствий, – моряков, главным образом. Это вначале. А затем открылись магазины-«люкс». Сохранились еще – подпольно – настоящие сапожники, портные, меховщики. И даже потрепанные, старые меха перешивались, перекраивались, не говоря уж о новых и хорошо сохраненных старых. Мне так хотелось бы показать эту ежедневно праздничную толпу, одновременно две жизни (подземную и наземную) последователям Нины Андреевой, чтобы они поняли – было действительно две жизни: одна – на поверхности, за которую вы воюете сейчас, вторая – под землей, и вы стремитесь заставить нас забыть о ней. И жизнь в подземном аду была ничуть не малочисленней. Да и разделение было условное. Радостное надземелье потихоньку перемещалось вниз – зависть стукача могло вызвать все, что было «недограбленным».

Когда я попала в детский дом, уже тот, второй, нормальный, латышский, меня просили: «У тебя, наверное, красивые платья, покажи!» А показывать было нечего, я и не вспомнила о них в этом страшном разгроме, прижала под пальто акварель, без рамы – резную ореховую раму оставила. Однажды хотела подарить ее, даже надписала – и не смогла, хотя дарю обычно легко и люблю дарить. Ее любил папа… А это – все, что у меня было. Ее любил папа!

Как неожиданно повернулись ко мне люди, близкие и далекие, не лучшей своей стороной! Как они стремились что-то поймать из наших слов такое, за что можно было бы нас осуждать! А мы с братом были наивными – мы обращались к тем же людям, которых знали раньше. А отвечали нам другие, они уже стали другими, их приземлило зло! Ведь в эти годы уже перестали работать и божеские и человеческие законы, державшие общество, те, которые прививались людям столетиями. Молодежь просто о них не слыхала, большая часть «взрослых», столкнувшись с их официальным отрицанием, поплыла по своему биологическому течению. В конце 80-х годов, в эпоху начала истинного освобождения, Боже мой, как вновь изменились люди! Как? А так же, как в 30-е. Все так же. Но еще гораздо легче – ведь фон-то уже был готовый, от истин, держащих общество надежнее всякой власти, не осталось почти ничего; и опять – по биологическому течению… Не только кровавые расправы, но и бескровные предательства, все это торжество зла – результат слабости нравственных сил людей.

Тогда мы вдруг стали не детьми уважаемых людей, а детьми «врагов народа» или «уличными» (детдом ассоциировался у многих с улицей). С нами можно не считаться. «И вообще, кому они нужны теперь?! Как они смеют ходить еще к нам! Надо их не кормить, легче отстанут». А мы и не за едой приходили… И подумать только, что все это – конечно, не смерть отца, не лагерь матери, а холодные родственники – было объективно для нас к лучшему! Мы остались в детдоме, а не в лагере. В школе, а не на лесоповале. В Ленинграде, а не… Да много «а не…». Но, конечно, не только родственники, с их холодностью, но и директор детского дома, с его глубокой, умной любовью к детям, помогли. Помогли в адаптации к совершенно другому миру – миру разных попавших сюда детей. Не сразу, но мы адаптировались. И странно, и дико – мысли наши постепенно все меньше были заняты тем страшным, глубины и размаха которого мы, конечно, не знали. Не разум, не логика – вся история биологической жизни на земле перестроила нас. И мы начали учиться (как можно лучше!), читать, танцевать, кататься на коньках, грести на реке – и вместе со всеми ходить в кино, на демонстрации, ходить вместе в баню, ходить вместе в лес… петь песни… Потому, что дети? Конечно, прежде всего это. Но и потому, что люди. Большинство людей не горюет вечно, особенно если есть надежда. А мы жили надеждой на встречу с отцом, с матерью. И как ни страшно это звучит, я понимаю поверхностный, безжалостный оптимизм на сегодня объективно моего идейного противника – Нины Андреевой, а теперь уже ее последователей, с по существу человеконенавистническими принципами, прикрытыми лишь вуалью человеколюбия. И я понимаю людей, за ней идущих. Так привычно жить народу (к счастью, не всему!) в полуинтернатских условиях всего бесплатного, не задумываясь о том, как каждую секунду буквально съедалось богатейшее государство, а видимость прогресса обеспечивало рабовладение ГУЛАГа.