Магия на грани дозволенного

– Так что же ты не бежишь его утешать? – вырвалось у Лисанского с неожиданной резкостью и… обидой?

– Он не нуждается в утешениях.

– Я тоже.

– Ты другой, – Ева шагнула к нему и положила папку с письмами на край сундука.

Дэн затаил дыхание. От напряжения заболели пальцы, вцепившиеся в дверной косяк.

– Ты просто устал, – продолжила Ева, и ее ладонь прикоснулась к щеке Лиса, погладила, убрала с лица непослушные пряди волос, – от одиночества, от страха, от неизвестности и тоски по тем, кого не вернуть. Но ты не сломался, ты выкарабкаешься. А Денис – он сам не справится, а от помощи отказывается. С ним нужно разговаривать по-другому.

– Вот и попробуй поговорить, – пробормотал Лис без тени раздражения или осуждения.

– Как-нибудь потом, когда он поймет, что дольше терпеть невозможно.

Ева наклонилась и мягко поцеловала Лисанского в губы. Тот обнял ее, притягивая ближе, заставляя прижаться к себе всем телом и задрожать, запустить пальцы в его спутанные волосы.

У Дэна земля ушла из-под ног. Он пошатнулся. Дыхание сорвалось с губ полухрипом-полустоном. Багровая пелена застила рассудок, но даже сквозь нее он видел, как новый поцелуй становится глубже, отчаяннее, неистовее. Как руки Евы ныряют под рубашку Лиса, и тот выгибается, подставляя шею под торопливые, жадные ласки. Как тонкие, хрупкие девичьи пальцы расстегивают пуговицы и тянут рубашку с плеч, и Лисанский вздрагивает от прикосновения холодного воздуха к обнаженной коже.

Зажмуриться. Не смотреть. Не видеть…

Вздохи, сдавленные стоны, шелест и треск ткани обрушились и оглушили. Но, вглядываясь в лица и очертания фигур, не в силах отвести глаз, впервые за долгие месяцы Дэн вдруг ощутил нечто действительно важное, настоящее, нечто такое, что потеснило проклятый смертельный мрак его существования, его беспросветного ужаса, его душераздирающей тоски и глухого, затаенного одиночества. Воспоминания – его проклятие и приговор, – не дававшие дышать, застилавшие взор, опутывавшие, словно погребальный саван, неожиданно вылиняли, выцвели, и сквозь них проступила реальность. Дэн словно очнулся ото сна.

Он попятился, не в силах больше выносить того, что творилось за старой чердачной дверью. Стиснул кулаки с такой силой, что кое-как остриженные ногти врезались в кожу. Боль пронзила ладони – слишком блеклая, слишком вялая, чтобы отрезвить или усмирить внутренний ураган. Дэн спускался по ступенькам, не понимая, откуда взялось это ощущение безвозвратной потери. Разве у него еще что-то оставалось? Что-то сохранилось после гибели Руты?

Ева предала его, променяла на врага. Ева больше не с ним…

Но разве раньше они были вместе?

Были?

Почему он не замечал? Куда смотрел? Где – и чем?! – жил в эти последние недели?

Ведь ему уже, казалось, нечего терять… Ева и Лис, странная девушка и заклятый враг – неужели они стали ему нужны? Дороги? Какая глупость!

Они оба – лишь призраки его сумасшедшего стремления к дружбе, пониманию и близости. Желания, которое, как он думал, давно умерло – там, в каменном подземелье Интерната. Они теперь – лишь пепел сгоревших дотла, упущенных возможностей.

Обхватив себя руками, он остановился на последней ступеньке и обернулся, глядя вверх, в пыльный ночной мрак ведущей на чердак лестницы.

А упущенных ли?..

Эпилог

Злоба застилала взгляд мутным облаком, жгучей лавой плескалась внутри. Оскал исказил лицо, сделал его подобием жуткой африканской маски, лишенной далее намека на человеческие черты. Ярость текла по ладоням вязкими потоками магии, заставляя воздух чернеть и идти волнами в блеклом свете времянки. Ненависть, казалось, клубилась вокруг.

Проклятый Орден с его ищейками! Все-таки объявились. Все-таки вылезли из своих застенков, высунули нос из своей драгоценной резиденции и добрались до Вентспилса. Вспомнили о реальном мире, который так истово защищают.