Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

История напряженных отношений Феньки с ее хозяевами отражает представление – обычно проявлявшее себя в тех делах о колдовстве, где обнаруживались следы таких личных связей, – о том, что хозяева обязаны «быть добры» со слугами. По словам Феньки, ранее она добилась к себе именно такого отношения, но все испортилось из-за вскрывшейся кражи. Гармония – а говоря более прозаически, настороженное перемирие либо прекращение насилия, – которая должна была царить между неравными по положению людьми, закончилась, и к волшебству прибегли, чтобы восстановить былое расположение. С точки зрения Феньки, княгиня несправедливо затаила на нее обиду, безжалостно покарала ее и не проявила милосердия, приличествующего вышестоящим. Князь и княгиня, в свою очередь, могли чувствовать неловкость из-за собственного ожесточения, а потому охотно приписали свое нездоровье мести, совершенной при помощи волшебства. Судя по всему, это взаимодействие происходило по правилам «моральной экономики» [Thompson 1971: 78]. Колдовство являлось эффективным инструментом разрешения и смягчения конфликтов. Оно способствовало утверждению и принятию, как «сверху», так и «снизу», согласованных правил, которые обеспечивали существование иерархического неравенства, утвердившегося в Московском государстве.

Жизнь внутри иерархии была естественным состоянием для всех подданных этого государства, и каждый, от последнего крепостного или холопа до царя, вынужден был держать ответ перед кем-нибудь вышестоящим. Каждый житель России, независимо от своего положения, зависел от доброй воли высших, был накрепко вплетен в ткань иерархии и был вынужден существовать в ее давящей атмосфере. Разнообразные иерархические структуры распространялись сверху донизу, и необходимость смягчать налагаемые ими суровые ограничения затягивала каждого в паутину, воспроизводившую саму себя. Чтобы выжить, человеку требовались благосклонный покровитель, могущественный придворный, чьим благословением можно было бы заручиться, милосердный судья или снисходительный хозяин. В русском обществе покровительство, милость и доброта были не только признаками учтивости или отражением личностных свойств, но также необходимыми «смягчающими средствами», благодаря которым жестко стратифицированная и беспощадная эксплуататорская система становилась приемлемой для людей, обретая стабильность и устойчивость. Нравоучительные сочинения восхваляли проявление милости и доброты к тем, кого обделила судьба. Можно предположить, что стандарт «доброты» был ужасающе низким: доброта подразумевала, что человек воздерживается от насилия, убийств, прижиганий и нанесения увечий, держания на голодном пайке и чрезмерных побоев, хотя побои в разумных пределах считались полностью приемлемыми. Такое повсеместно распространенное понимание ограничений в пользовании властью давало бедным и слабым кое-какую защиту и отчасти компенсировало неудобства их зависимого положения.

На практике же власть имущие часто нарушали условия этих моральных соглашений, и огромное неравенство сил делало жертв таких нарушений почти беспомощными. Выбор состоял в том, чтобы бежать, ответить жестокостью на жестокость (опасный образ действий), обратиться с челобитной к властям, умолять о милосердии или прибегнуть к магии. Нуждающиеся и угнетенные, которым приходилось идти на крайние меры, надеялись, что доступный им магический арсенал позволит исправить положение и облегчить их страдания[378].