«Терри Пратчетт – автор, вызывающий раздражение, – начинает один из таких критиков в статье в The Times в 1994 году и продолжает: – Когда-то все понимали, что драконы, волшебники и мистические путешествия непередаваемо безвкусны, точно коллекция пластинок хеви-метал и пристрастие к пиву, разбавленному сидром. Но истории Пратчетта… удобно устроились на полках преподавателей и дьяконов». В передаче BBC 2 «Новейшие обзоры» (Late Review) поэт Том Полен сделал испепеляющий обзор «Интересных времен» 1994 года, назвав Пратчетта «полнейшим любителем, даже не разбивающим свои произведения на главы». Nottingham Evening Post отвергла его мир как «Среднюю Англию с заклинаниями». В насмешливом обзоре «Мрачного Жнеца» 1991 года The Guardian выдала сквозь стиснутые зубы: «Главная причина похвал – смех, – написал критик Джонатан Коу. – У Пратчетта нет топора, который следует точить, нет политических взглядов, чтобы их доказывать, нет намерения создать последовательный мир, как у Толкина, а лишь детский восторг перед остротами, стреляющими со страницы… но очень скоро эффект исчезает».
Странная реакция на книгу, в которой есть вторая линия сюжета о массовом потреблении и буквальные портреты больших универмагов, высасывающих жизнь из городов. Пратчетт не просто точит топор, он пускает его в дело. Но особенно возмутительно то, что самые человечные истории Плоского мира называются всего лишь остротами. Еще большее негодование вызывает обзор The Sunday Times «Ведьм за границей», заканчивающийся так: «Пратчетт иногда шутит, что его “обвиняют в литературе”. Клянусь своей бессмертной душой, я не могу даже представить, о ком он говорит».
Каждая новая работа неизменно вызывала к жизни несколько таких обзоров. Когда роман «Только ты можешь спасти человечество» попал в шорт-лист «Приза детской литературы» The Guardian, один из членов жюри сказал: «Да, это хорошее чтение, но можно ли его назвать хорошей литературой?»
Публично Пратчетт воспринимал подобную критику спокойно и обычно отвечал, что зарабатывает много денег, и это более чем адекватная компенсация за невозможность покорить снобистские литературные круги Лондона. Но они причиняли ему боль. Периодически его горечь выплескивалась в интервью, иногда репортерам удавалось получить от него ядовитые ответы, которые больше подходили для бара, чем шикарного литературного обеда, он говорил, что, если начнет относить свои книги к «магическому реализму», а не «фэнтези», жюри Букеровской премии сразу же постучится в его дверь. Пратчетт часто ссылался на «Детей полуночи» (Midnight’s Children) Салмана Рушди и «Стрелу времени» (Time’s Arrow) Мартина Эмиса в качестве примеров произведений фэнтези, названных официальной критикой «приемлемыми».
Хотя Пратчетт мог публично смеяться над плохими отзывами, он вступал в бой, если подозревал, что критика принижает жанр или его поклонников. Он называл фэнтези «орлитературой» (иными словами, оригинальной литературой), указывая на то, что самые старые истории были фэнтезийными, и часто цитировал своего любимого Г.К. Честертона[188]
, эхом повторяя его веру в то, что фэнтези показывает нам реальность под другим углом зрения и позволяет увидеть мир заново. Пратчетт всегда гордился, что его имя связано с фэнтези и научной фантастикой. Даже ближе к концу карьеры, когда большая часть литературного сообщества его приняла, а книги стали современной классикой, он никогда не пропускал конвенты и встречи, где подписывал книги. Пратчетт считал себя в первую очередь жанровым писателем и сердился, если кто-то говорил, что он выше подобных вещей.Пратчетт защищал своих поклонников с невероятной свирепостью. Освещение в печати книг Пратчетта как серьезной литературы даже в тех случаях, когда тон в целом был позитивным, редко обходилось без атак на среднего фаната Плоского мира. Его книги называли «фестивалями ботаников» (City Life), их читали «любители с коэффициентом умственного развития почитателей хеви-метал», «сексуально неадекватные» (NME), «странно выглядящие, одетые в куртки с капюшонами люди» (The Observer), и «те, кто считает сериал “Красный карлик” (Red Dwarf) смешным»[189]
(Q). Всякий раз, когда на подписании книг появлялся фотограф, он как будто не замечал прилично одетого банковского служащего, заглянувшего в магазин во время перерыва на ланч, а спешил к поклонникам в остроконечных шляпах волшебников или в костюме Смерти.