Магистральный канал

Тяжелые громовые раскаты гремят в свинцово-седых тучах. Потоки дождя бьют по зеленым травам. Тысячи огромных елей горят на выгоне. Справа, слева, впереди. Горят под беспрерывным, шальным потоком воды. Злобно шипят раскаленные, золотые угли. Огромные столбы дыма и густого пара вздымаются над аистовым гнездом в высокое, покрытое неспокойными тучами небо. Все борозды на поле переполнены водой. Она мчится в магистральный канал, бьется и пенится на его черных откосах. И Мечик бежит под дождем, оставаясь сухим. Хоть бы одна капля упала на его разгоряченное лицо, охладила бы его пылающую жаром голову… Бежит Мечик. Дальше от этих сверкающе-белых стен комнаты, от голоса, который пахнет лекарством…

Гремят над головой Мечика тяжелые громовые раскаты. Содрогается земля под ногами. Выпирают из этой земли черные, покрытые толстым слоем ила и водорослями, дубовые колоды. Справа, слева, впереди, повсюду, куда бы он ни повернулся. И на каждой колоде стоит с топором в руках учитель Лысюк. Он в белой рубашке, в белых штанах, в белых башмаках.

— Ценный клад. Мы, товарищи, нашли ценный клад! — кричит учитель и вдруг проваливается сквозь землю вместе с дубовыми колодами.

Бьет по зеленой траве тяжелый поток дождя. Травинки на глазах у Мечика вырастают и превращаются в густые кусты лозняка, в толстые деревья, в пущу. Шумят вечно трепетные листья дуплистых осин, угрюмо машут огромными косматыми лапами ели. В гуще деревьев черным-черно. Ничего уже не видит Мечик. Но он бежит, бежит. Ему необходимо успеть на магистральный, пока там люди, пока там Павлик Дераш.

— Вторая телеграмма Павлу Дерашу! — кричит ему вдогонку Загадка Природы. — Из Наркомзема. Тысяча рублей премии за выдающийся рекорд… Торопись, хлопец, беги по Митькиному следу.

Стреляют в шуме воды молнии. Вот уже и Волчье Логово. Узенькая, залитая водой лесная тропинка. Раз за разом мелькает синеватый свет грозы. И вдруг ужасным кошмаром вырастает перед Мечиком тяжелая неуклюжая фигура Демки Чижика, настоящий, не самодельный, наган в выброшенной вперед руке… Стреляет молния… Хватается за грудь Митька Попок…

— Спасайте! — холодея всем своим существом, кричит Мечик. — Спасайте… Демка, шкура…

— Успокойся, Мечик, — шепчет ему на ухо ласково-спокойным голосом злая тетка. — Тебе ничто не угрожает… Демку Чижика арестовали.

… Ревет, бушует в ушах Мечика вода. Стремительно пролетают по упругим волнам реки легкие, как пушинки, черные колоды. И на каждой из них подскакивает Демка Чижик. Черный, обросший густой длинной шерстью человек. Он уже в круглых страшных очках, с черной короткой трубкой в руке.

— Демка-пролаза… про-ла-за… Прочь, негодяй! — рвется Мечик навстречу такому чудному в очках Чижику.

Почти целую неделю в беспамятстве воевал Мечик с невидимыми для больничной сестры врагами. Почти целую неделю жизнь Мечика находилась, как пишут в книгах, на волосок от смерти. В редкие короткие минуты просветления он никак не мог сообразить, где он и что за люди в белых халатах находятся возле него. Тяжелое крупозное воспаление легких ослабило его так, что он еле-еле шевелил тонкими, как листики, губами. Все, что побуждало его буйствовать в бредовом состоянии, вылетело из головы. Он помнил только до того момента, когда при фосфорическом свете молнии увидел жуткую сцену с Митькой Попком. Дальнейшее было начисто вычеркнуто из памяти.

Все в нем решительно восставало против тюремного режима этой больницы, в которой он так неожиданно оказался. Заслышав грохот трактора на улице, Мечик не мог усидеть на месте, чтобы не посмотреть, кто на этом тракторе едет. В оживленных детских голосах за окном ему чудились голоса Геньки, Леньки, всех своих друзей, от которых его оторвали, посадив в эту ненавистную, сверкавшую белизной клетку. И Мечик сбрасывал с себя одеяло и неуверенными слабыми шагами шел к окну.

— Боже мой! — вскрикивала тогда сестра и, бросив на табурет книжку, бежала, чтобы перехватить Мечика. — Тебе еще нельзя ходить. Сейчас же ложись в кровать. Первый раз встречаю такого больного.

— Скучно здесь у вас, — возражал Мечик.

— Что ж делать, — вздыхала сестра. — Не всегда человеку доводится жить в веселье. Разные бывают в жизни обстоятельства и разные приходят в голову мысли. Когда я бываю среди молодых, жизнерадостных людей, которые не знают, куда девать свою силу, я думаю, что все на свете такие же веселые и здоровые. И что нет на свете больных, нет смерти. А приду в больницу, насмотрюсь на больных, наслушаюсь их стонов, и мне кажется, что весь свет стонет. Это как где, хлопчик, приходится человеку бывать.

Но тут сестра вдруг оживилась и разъяснила:

— Люди в большинстве умирают от своей неосторожности. Им говорят одно, а они не слушаются и даже часто делают все наоборот. Говорят им, что надо беречься, а они считают это ненужным, излишним. Вроде кому-то захотелось к ним придраться… Что же тогда выходит? Скажи мне, Мечик.