Так называемые родители и кузен приезжали каждый день. Привозили много сладостей, которые я тайком скармливал Гарри, мне вредно, а ему в самый раз. Хотя, признаться, хотелось до жути их съесть, но разум брал верх. Парень помогал мне ходить по этажу, читал вслух, катал машинки, которые привезли родители, вместе со мной. С родителями я старался не говорить — строил из себя угрюмого болезненного ребенка. Боюсь, что заметив подмену, меня упекут в дурку или сдадут на опыты. А так спишем всё на травму.
В зеркале отражался белобрысый полноватый мальчик с голубыми глазами и ёжиком коротких волос, одетый в пижаму с машинками и смешные синие тапочки с помпончиками. Пижама была маловата — рукава и штанины стали короткие. В больнице я немного похудел и вытянулся почти на три сантиметра (интересно, сколько это в дюймах?). В зеркале отражалась уже не свинья в парике, а просто полный, но не безобразный мальчуган. Придерживаясь за стену, я вышел из палаты и побрёл по коридору. Я лежал на VIP-этаже — отдельная палата, сиделка на троих (а не на этаж), диваны в коридорах. Вернон постарался для сыночка. Сегодня Дурсли привезли Гарри в нормальной школьной форме — по размеру, видимо, испугались, что будут пальцем тыкать в них или кто-то уже сделал замечание, и опять — кучу сладостей. От верещания Петуньи хотелось сбежать. Её причитания о моей худобе раздражали как зудящий комар. Сладости скормил Гарри. Его счастливые глаза были мне наградой. Когда они уехали, я вздохнул с облегчением. Доктор Джефферсон сказал, что лежать мне ещё полторы недели — десять дней.
Я брёл по коридору, держась рукой за стенку, часто останавливался передохнуть. В конце этажа кто-то пел песню, да так громко.
—
Сердце сжалось. Хм, интересно, там русский или просто песню выучил? Прибавил ходу, стараясь быстрее оказаться возле вожделенной палаты. Пока я шёл, «Катюша» сменилась на «Журавли». Мужчина допевал последний куплет, когда я дошёл до двери.
На кровати лежал привязанный дедок, лет шестидесяти пять на вид. Его лицо было в морщинах, левую щеку пересекал шрам. Из-под бинтов проглядывала татуировка с номером, видимо, он был в концлагере. Судя по бинтам, дедулю только из операционной привезли. Зайду попозже, поболтаю. Я усмехнулся про себя: «Марти Сью — вперёд!». Осталось только магические способности заиметь, найти дракона и полететь уничтожать крестражи! Угу. Мечтаем дальше, где моя губозакаточная машинка? Но это, несомненно, удача! Этот старик может стать моей легендой в мире легализации знаний русского и немецкого. Просто отлично! Осталось его уговорить, чтобы он со мной поболтал.
Выйдя из палаты, тихонько двинулся к себе, повалился на кровать и уснул.
Глава 5 Борис Аркадьевич
От автора.
Хмурое серое небо нависало и давило своей мрачностью. Тяжёлые капли дождя стучали по подоконнику. Май месяц в Лондоне — не лучшее время.
Я стоял возле окна в коридоре и хмуро смотрел на улицу. За окном простиралась Темза и Тауэрский мост. Больница Лондон Бридж (1). находилась почти в самом центре города. Через тридцать лет это будет одна из самых лучших клиник Европы. Сюда будут стекаться толстосумы со всего света, безнадёжные больные, сложные пациенты. Димка здесь стажировку проходил. Чуть ли не слюной захлёбывался от восторга, когда описывал все красоты. Но сейчас не двадцать первый век, иллюминации пока нет.
Серый вид из окна навевал тоску и грусть. Раньше я любил непогоду — дождь, снег. Дождь прекрасен — он смывает всё чужеродное, наносное, показывает истинную сущность. Я любил гулять в дождь. Наденешь куртку-непромокайку, резиновые сапоги и пойдёшь по поселку. Измеряешь глубину каждой лужи, запуская в них пенопластовые кораблики. Промокший и продрогший идёшь домой. Мать ворчит и растирает тело водкой, старший брат гладит серого кота, пригревшегося у печки.
А здесь, в Лондоне? Серая Темза и не менее серый Тауэрский мост, серые прохожие, спешащие куда-то. Все безликое, серое, грубое. А я в Россию, домой хочу…
—
—
Пение послышалось из палаты, где лежал старик, я направился к нему.
Выводил старческий хриплый голос. Я встал в дверях палаты.